Двойная спираль. Забытые герои сражения за ДНК - Гарет Уильямс

оборонным проектом, который он знал только как «Хабаккук». Его задачей было замораживать смеси воды и древесной массы в холодильной камере под Смитфилдским мясным рынком. Выяснилось, что целью проекта было создание плавучей авиабазы для заправки военных самолетов посреди Атлантического океана; укрепленный лёд был пуленепробиваемым замечательным материалом, но, в конце концов, «Хабаккук» бесследно затонул.

После войны Перуц вернулся в Кембридж и продолжил работать над своей залежавшейся диссертацией по гемоглобину у Брэгга. Она пошла хорошо, но лишь царапала по поверхности этой массивной молекулы. Было слишком много информации, слишком много пятен на рентгеновских снимках; разгадка структуры обещала стать очень длинным путешествием.

Осенью 1947 года сэр Лоренс Брэгг обратился к Мелланби[880] в Совет по медицинским исследованиям с предварительным запросом выделить средства для поддержки Перуца и Джона Кендрю, который начал работать над диссертацией по миоглобину – белку, переносящему кислород в мышцы. Планы относительно формального предложения окончательно оформились за обедом в клубе «Атенеум», и Совет по медицинским исследованиям утвердил заявку. Отделение Совета по медицинским исследованиям по изучению молекулярной структуры биологических систем начало работу в 1948 году – и даже фантасту не удалось бы предсказать потрясающий перечень достижений, которые подарит миру это скромное предприятие.

Фрэнсис Крик казался застенчивым, когда он впервые пришел поговорить с Перуцем и Кендрю по поводу диссертации по рентгеноструктурному анализу белка, но быстро выяснилась обманчивость этого первого впечатления. Крика описывали «высоким красивым и чрезвычайно английским»[881], с «несколько щеголеватой внешностью», громким голосом, не становившимся тише, когда он раздавался на фоне чужих лекций, и взрывчатому хохоту, по которому можно было с достаточной точностью определить его местонахождение в довольно большом здании. Людей, не выносивших Крика, его смех особенно выводил из себя.

Он быстро освоился. Как позднее рассказывал Перуц, «первым делом он прочел все, что мы опубликовали, а затем начал выискивать в этом недостатки»[882]. Мнения относительно Крика вскоре разделились на полярно противоположные, точно так же, как это происходило в Военно-морском министерстве. Перуц и Кендрю за раздражающими факторами видели ум, но на Лоренса Брэгга трепание нервов произвело основное впечатление.

Брэгг-младший старел не так приятно, как его отец, доброжелательный и патриархальный «Старик» с моргающими голубыми глазами. Было легко определить, что все идет хорошо, по энергии, с которой Брэгг мчался вверх по лестнице, напевая гимн «Вперед, Христово воинство!»[883]. Его частые приступы плохого настроения тоже легко было распознать. Брэгг, впоследствии признался, что его «жутко раздражал» Крик[884], легко «приводивший в ярость» своим смехом, голосом и невыносимо кипучей энергией. У Крика также была надоедливая привычка решать задачи, которые поставили в тупик других, в том числе Брэгга, – о таком коварном поведении Брэгг сказал, что это «все равно что разгадывать чужие кроссворды».

Впервые Крик привел Брэгга «в ярость» всего через несколько месяцев после начала работы над диссертацией. Со стороны Крика было неудачным решением провести семинар о безнадежности стратегии, разработанной Перуцем и Брэггом для расшифровки структуры гемоглобина. Название, выбранное им для своего доклада (коварно предложенное Кендрю), также обречено было не прийтись по вкусу вспыльчивому Брэггу, хотя и представляло собой строку из оды Китса: «Что за безумная погоня?».

Брэгг был ожидаемо доведен до белого каления. Крик был в два раза младше его и уже на пять лет старше, чем был Брэгг, когда получил Нобелевскую премию, – и все еще пытался изучать основы науки, становлению которой способствовал Брэгг. Но, что хуже всего, Крик был прав. Неприязнь Брэгга к Крику продолжала тлеть, вспыхивая с новой силой при каждом удобном случае. Крик наслаждался воспоминанием[885], как его отчитывал Брэгг за «раскачивание лодки» после того, как тот громко высмеивал классическую кристаллографию в ожидании начала доклада.

В Военно-морском министерстве Крика уже подвергли бы дисциплинарному взысканию за несоблюдение субординации. В Кавендишской лаборатории его терпели, потому что было ясно, что он может предложить что-то исключительное.

Сцепление и трение

Обосновавшись в Кембридже, Крик поддерживал связь с Морисом Уилкинсом. Их переписка началась в 1948 году[886], когда Уилкинс отправил записку с выражением соболезнования в связи со смертью отца Крика, вспомнив собственную боль после аналогичной потери. Затем Крик состыковал Уилкинса с друзьями, которые съезжали из крошечной квартиры на чердаке в Сохо («как кабинет доктора Калигари»[887]), что дало возможность Уилкинсу переехать из дома сестры в Хампстеде.

Мясо все еще выдавали по карточкам, но рынки Сохо разожгли у Уилкинса интерес к готовке и развлечениям. Одно из ранних приглашений[888] начиналось словами «Мой дорогой Крик» и содержало пародийное описание жизни в Кембридже, которое могло быть недалеко от истины. Уилкинс спрашивал о «холодном ветре, дующем через болота, завывающем в колючей проволоке на стенах колледжей и замораживающем культурную среду в лаборатории Стрэнджуэйс» и приглашал Крика на обед, когда он в следующий раз будет в Лондоне. «В последнее время я приготовил несколько очень хороших обедов и заполучил бочонок сидра. Сообщите мне, пожалуйста, о приезде, хорошо? Ваш Морис Уилкинс».

Была вовлечена Одайл, и хозяйство втроем[889] обрело форму: ужин в ее квартире с использованием роскошных ингредиентов, которые Уилкинс добыл в Сохо; пока Одайл готовила, мужчины разговаривали о науке; но с наукой было покончено, чуть только на столе появилась еда. Размышляя много позднее, Уилкинс считал год между летом 1950 года и 1951 года «золотым веком», полноту которому придавала дружба с Криком[890]. Тем не менее этот период не был идеальным. Его заботило отсутствие партнера у него самого, и хотя он и находил общество Крика приятным и занимательным, некоторые вещи, которые были ему дороги – фильмы, музыка, театр, политика, – ничего не значили для Крика.

Между ними не было согласия и в том, что увлекательно в науке. Уилкинса все больше притягивала ДНК, а Крик не мог понять почему. Он говорил Уилкинсу[891], когда они сидели на набережной за Королевским колледжем, что он просто теряет время и ему следует переключиться на что-то значимое: конечно же, белки. Тем не менее проект с ДНК продвигался хорошо – отсюда и записка Уилкинса с извинениями[892] в середине июня 1950 года, отменяющая приезд Криков с ночевкой.

В июле Уилкинс приехал в лабораторию Перуца[893] в Кембридже на одно из совместных заседаний, во время которых оба отделения Совета по медицинским исследованиям