Двойная спираль. Забытые герои сражения за ДНК - Гарет Уильямс

утро, когда он входил в сопровождении Уилкинса, не задалось; нервный привратник[839] остановил низенького лысоватого человека в очках и спросил, куда он думает идти. Рэндалл объяснил, что он новый профессор физики на кафедре имени Уитстона, и его неохотно впустили. Следовать по пути предыдущих заведующих кафедрой имени Уитстона было непросто – трое из них были нобелевскими лауреатами – но Рэндалл был намерен оставить свой след, отправившись в область, куда до него не заходил ни один физик. Репутация напористости обгоняла его самого. Понадобился всего один телефонный звонок из Сент-Эндрюсского университета, чтобы старший управляющий в Королевском колледже верно заметил: «Боюсь, нас ждут проблемы с этим человеком»[840].

Материальная база в Королевском колледже была более внушительной, чем плохо переоборудованный дом Астбери в Лидсе, но она не соответствовала пожеланиям Рэндалла. Он был рад воронке (30 футов (9 метров) глубиной и 60 футов (18 метров) шириной), проделанной немецкой бомбой в четырехугольном дворе однажды ночью в октябре 1940 года, поскольку она помогла выкопать котлован для фундамента нового здания, которое ему требовалось[841]. Тем не менее он был в ужасе от «чудовищных и отвратительных»[842] условий оставшейся части его владений.

К счастью, были вложены огромные средства, чтобы способствовать процессу заживления оставленных войной ран. Помимо значительного гранта Совета по медицинским исследованиям, выбившего почву из-под ног у Билла Астбери, был постоянный приток[843] (неизвестный Совету по медицинским исследованиям) средств от фонда Рокфеллера. Оставшаяся часть Королевского колледжа была парализована послевоенной экономией, но новое отделение Рэндалла бесстыдно росло, словно кукушонок, проглатывающий все средства, попадающие в его клюв. Другие профессора Королевского колледжа[844] отметили успех Рэндалла тем, что заблокировали его выдвижение в члены совета колледжи и убедили ректора отправить в Совет по медицинским исследованиям просьбу перестать выделять ему столько средств.

К концу 1950 года в отделении было 24 штатных ученых, а также технический персонал и полдюжины аспирантов. Большая часть были физиками или химиками с физическим уклоном; биологический авторитет в значительной степени основывался на Хонор Фелл, эксперту по выращиванию клеток в культуре (она называла их «мои крошки»[845]) и Джин Хэнсон, работавшей над сократительными белками мышц. Фелл была удостоена звания «старший биологический консультант», но руководила лабораторией Стрэнджуэйс в Кембридже и проводила в Королевском колледже всего один день в неделю.

В начале 1950-х годов научный мир не пощадила чопорная педантичность, отчасти пережиток войны, охватившая всю Британию. Новости «Би-би-си» читались с пугающе отчетливым произношением; письма между друзьями начинались словами «Дорогой Смит», в то время как обращение «Дорогой Джон» указывало на подлинную близость; определенная иерархия соблюдалась неукоснительно. Королевский колледж в среднем был консервативным. Кожаные кресла в выходящем на Темзу профессорском зале[846] предназначались для старших преподавателей и профессоров-мужчин; люди других званий и все женщины (даже выдающиеся научные работники вроде Хонор Фелл) обедали и беседовали где-нибудь еще. За исключением этого, группа, впоследствии получившая известность как «цирк Рэндалла»[847], была счастливым сообществом и мужчин, и женщин.

Руководитель этого «цирка» изо всех сил стремился заняться собственным исследованием, несмотря на постоянно растущие запросы, чтобы деньги продолжали литься рекой, а работа шла. Рэндалл намеревался изучать оптические и рентгеновские характеристики отдельных хромосом, изолированных по методу Альфреда Мирски. Идея развалилась, когда У. П. Дж. Лэмб, аспирант отделения, продемонстрировал, что «изолированные хромосомы» Мирски были лишь кусками обломков ядра[848]. Прибором, развенчавшим их, был Übermikroskop фирмы Siemens[849], один из первых электронных микроскопов в Великобритании, который привезли из Берлина в качестве трофея и который Рэндалл отнял у военных.

Затем интересом Рэндалла завладела ДНК, наполняющая головки сперматозоидов. Особенно многообещающей была «ориентированная» сперма сепии[850] (каракатицы), уложенная параллельными рядами внутри «пакетов», которые самцы держат про запас, выжидательно плавая на протяжении брачного сезона. К сожалению, пакеты со спермой оказались хрупкими, их невозможно было разрезать, не рассыпав сперматозоиды. Рэндаллу пришлось довольствоваться спермой баранов, которую было легко достать, но в которой было полно независимых сперматозоидов, преследующих собственные интересы. Теоретически, их ДНК можно было сделать «ориентированной», если бы получилось убедить их плыть единым строем, словно залп торпед, возможно, через стеклянную трубку толщиной с волос. Рэндалл поручил аспиранту Рэю Гослингу заняться этой проблемой.

Гослинг изучал физику в университете, затем был сбит с курса войной и закончил работой в отделении медицинской физики в больнице Миддлсекс в Лондоне. Он был заинтригован разношерстным «цирком» Рэндалла и «странным лысым маленьким человеком с комплексом Наполеона»[851], который его возглавлял. Чтобы выйти на требуемый уровень для написания диссертации, Гослинг стал посещать вечерние курсы биологии, днем продолжая работать в больнице Миддлсекс. Устроившись к Рэндаллу в 1949 году, он быстро предоставил ему материал, которого было достаточно для нескольких статей по электронной и ультрафиолетовой микроскопии спермы барана[852]. Рентгеновская дифракция давала куда меньше результатов, даже при экспертном участии Алека Стокса, блестящего молодого кристаллографа из Кембриджа. Самое лучшее, что они смогли получить путем рентгеновского анализа спермы баранов между двумя стеклянными пластинами, было совершенно невыразительное изображение, ни о чем им не говорившее.

Чистота и ясность

Морис Уилкинс, вывезенный из Шотландии, чтобы стать заместителем директора Отделения биофизики Совета по медицинским исследованиям, начал работу в Королевском колледже с энтузиазмом. Два года, проведенные с Рэндаллом в Сент-Эндрюсском университете, убедили его, что в жизни есть место не только «несколько нечеловеческой науке физике»[853], и перед ним теперь открывался целый новый мир, населенный «чудесными живыми существами, со всеми их экзотическими формами и странными механизмами и движениями».

Он прибыл вместе с генератором высокоинтенсивного ультразвука, намереваясь повреждать хромосомы и провоцировать интересные мутации. Ему потребовался год, чтобы понять, что ультразвук сильно уступает рентгеновскому излучению в миллион Вольт, которое уже принесло Герману Мёллеру Нобелевскую премию. Затем он переключил свое внимание на ДНК, которое считал материалом генов. Вспомнив о детском увлечении оптикой, он сконструировал хитроумные микроскопы для измерения ДНК в живых клетках с использованием их способности поглощать ультрафиолетовое излучение.

Уилкинса также заинтриговала рентгеновская дифракция – новый для него метод. С оборудованием в Королевском колледже было туго[854]: видавшая виды рентгеновская трубка, списанная из больницы Военно-морского министерства, и примитивная камера, которая делала приличные снимки собственно кристаллов, но была совершенно бесполезна при работе с крошечными образцами биологического материала. Рэндалл дал подсказку на основе своего собственного краткого опыта рентгеновской дифракции перед