Двойная спираль. Забытые герои сражения за ДНК - Гарет Уильямс

войной: если делать снимки в водороде, а не в воздухе, уменьшится рассеяние рентгеновских лучей и изображение выйдет более ясным. Уилкинс сконструировал почти водородонепроницаемый корпус для аппарата; когда Гослинг обнаружил пару протечек, Уилкинс заделал одну пластилином, а вторую – куском латекса, отрезанным от презерватива, который он выудил из кармана. Как позднее говорил Уилкинс, это была «или реальная оплошность, или блестящая импровизация». К несчастью, новые снимки спермы барана вышли не лучше.

Удача неожиданно улыбнулась Уилкинсу 12 мая 1950 года, когда он отправился на заседание Фарадеевского общества в Лондоне[855]. Одним из приглашенных докладчиков был Рудольф Зигнер, профессор органической химии в Берне, с энтузиазмом рассказывавший о ДНК высокой степени очистки, которую он с особой осторожностью извлек из тимуса теленка. Полученная им ДНК представляла собой девственно белые волокна и считалась «лучшей в мире»; ее молекулярная масса составляла поразительные семь миллионов, на этом фоне даже ДНК Гулланда (молекулярная масса три миллиона) выглядела сильно побитой во время экстракции. Великодушие Зигнера шло дальше сообщения данных. Он привез несколько пузырьков с ДНК для всех желающих получить пару грамм для проведения экспериментов. Уилкинс был одним из тех, кто унес с собой подарок Зигнера. Эта ДНК, самая близкая на тот момент к содержащейся в живом ядре, была необыкновенной субстанцией[856]. Если добавить каплю воды, щепотка волокон превращалась в шарик густого геля; если потрогать поверхность стеклянной палочкой, Уилкинс мог вытянуть почти невидимую нить, похожую на паутину[857].

ДНК Зигнера была очевидной мишенью для рентгеновской дифракции. Первые попытки Рэя Гослинга с использованием тонкой пленки геля не показали ничего примечательного. Значительно более перспективными казались паутинные нити, но они были слишком тонкими для громоздкой камеры. Уилкинс решил эту проблему с помощью набора из более чем 30 нитей[858], которые он вытянул одну за другой стеклянной палочкой из шарика гелеобразной ДНК и наклеил вплотную друг к другу на крошечный прямоугольный каркас из вольфрамовой проволоки. Памятуя о том, что лучшие снимки пепсина были сделаны Берналом с использованием влажных кристаллов, Уилкинс поддерживал нити ДНК влажными, пропуская водород через воду для его увлажнения перед подачей в рентгеновскую камеру.

Первый сделанный Гослингом снимок[859] влажных нитей ДНК был достаточно поразительным, чтобы они с Уилкинсом чуть не спились на радостях. Гослинг принес его прямо к Уилкинсу в состоянии высочайшего возбуждения (Рис. 20.1). Это был самый живой рентгеновский снимок ДНК на тот момент: величественная, хотя и озадачивающая, сетка из более чем сотни дуг и точек, куда более захватывающая, чем вялые старые картинки Астбери. Они выпили несколько стаканов хереса, который Уилкинс держал в нижней части шкафа для документов, чтобы угощать важных гостей. Как позднее вспоминал Уилкинс, снимок просто кричал: «Посмотрите на меня, я правильный!» На пути к разгадке, что все это значит, стояла гора математики, но одного взгляда на изображение было достаточно, чтобы они поняли: снятая ими ДНК представляет собой кристалл.

Это был поразительный момент истины – сбылось пророчество для тех, кто поверил словам Шрёдингера о том, что гены представляют собой «апериодические кристаллы».

Рис. 20.1. Сделанный Рэем Гослингом рентгеновский снимок «кристаллической» ДНК.

Все это произошло в течение двух недель с того дня, когда Зигнер вручил свою «девственную» ДНК Уилкинсу. Вскоре пришло разочарование, когда старая рентгеновская трубка сгорела[860] при средней выдержке в воскресенье 4 июня 1950 года. Усовершенствованная новая рентгеновская трубка, разработанная Вернером Эренбергом из группы Бернала в колледж Биркбек, была недавно доставлена Рэндаллу и ожидала в подсобке, пока ее распакуют. Она идеально подошла бы для исследования полученной Зигнером ДНК; в конце концов, трубка была использована для этой цели, но не Уилкинсом. Тем временем они с Гослингом делали, что могли, на том оборудовании, которое хранилось кафедрой химии в соседнем подвальном помещении.

Остаток июня был будоражащим и непомерно занятым. Уилкинс вспоминал «веселое время»[861], когда они с Гослингом работали до глубокой ночи и его рабочий день часто заканчивался «немного страшноватым» возвращением домой на заднем сиденье мотоцикла Гослинга. Уилкинс был настолько увлечен ДНК, что вынужден был послать письмо с извинениями другу, который планировал привезти свою новую жену из Кембриджа, чтобы провести выходные в квартире Уилкинса в Сохо.

«Так рад услышать, что вы приедете»[862], – писал Уилкинс, и просил гостя, в придачу к своей жене привезти «какую-нибудь приятную молодую женщину, которую не будут интересовать белки или нуклеиновые кислоты, в идеале по-настоящему привлекательную, незамужнюю или, по крайней мере, не сопровождаемую мужем». К сожалению, нашлись «неожиданные препятствия», помешавшие осуществлению первоначального плана, чтобы пара осталась на ночь, потому что «я сейчас в таком состоянии нервного истощения, что не намерен просыпаться все воскресенье». Уилкинс объяснит при встрече, но это нечто значимое. Он добавил: «Пожалуйста, пока никому об этом не говори». Уилкинс окончил письмо игриво: «Привет Одайл, хватит о науке, М.». Девичья фамилия Одайл была Спид, а по мужу – Крик.

Высокий, красивый и чрезвычайно английский

Неудивительно, что Фрэнсис Крик и Морис Уилкинс поладили с первого же знакомства. Они были представлены друг другу весной 1947 года, оба были физики, которым Шрёдингер раскрыл глаза на соблазны биологии своей маленькой, но загадочной книгой, обоим был 31 год, и оба восстанавливались после неудавшегося брака, в котором у них родился сын.

Как и многим бурным химическим реакциям, для начала их отношений требовался катализатор. Таковым стал Гарри Мэсси[863], разносторонне одаренный физик, который дал Уилкинсу почитать книгу «Что такое жизнь?», когда они работали в Беркли в Манхэттенском проекте по созданию атомной бомбы. По возвращении в Англию Мэсси отвлекся на военные исследования для Военно-морского министерства, где он и познакомился с пугающе умным и дерзким физиком, которому действия неприятеля – к счастью – помешали закончить диссертацию.

Фрэнсис Крик родился неподалеку от Нортгемптона в апреле 1916 года – на шесть месяцев раньше Уилкинса – в благополучной семье среднего класса, обязанной своему состоянию успешному обувному делу. Он был чрезвычайно любознательным ребенком[864] и переживал, что, пока он вырастет, все уже будет открыто. Как и юному Уилкинсу, ему нравилось что-то конструировать – в его случае, радио и импровизированные взрывные устройства, которые он взрывал в саду с помощью дистанционного управления.

В школе Крика не увлекла латынь, которая была