Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

На гребне взгорка, в замаскированном сеткой окопе для орудия, приспособленном для ведения круговой обороны, стояла длинноствольная семидесятишестимиллиметровая пушка, а около нее на посту улан. Солдат посматривал в направлении моря, время от времени поднося к глазам бинокль.

– Нашли что на берегу? – ехидно спросил он танкиста.

– Клад, – ответила Лидка, размахивая черной ленточкой.

– Гитлера не видать? – в свою очередь съязвил механик, недовольный тем, что вопросами его отвлекли от мыслей.

– Только рыб и одну сирену, – отпарировал артиллерист.

– Держись за меня, Берлин увидишь, – пообещал грузин, принявшись отцеплять кокарду и отвинчивать орла со свастикой с бескозырки.

– Янек сердитый, оттого что нам приказали не к Одеру ехать, – напомнила Лидка и поморщилась, увидев, что делает Саакашвили с бескозыркой. – Зачем тебе это?

– Бляшки не нужны, – Григорий швырнул их на землю, – а остальное может пригодиться. Хотя бы сапоги чистить. – Он выжал воду из голубого сукна бескозырки и сунул его в карман куртки.

Они миновали орудийный окоп, и глазам их открылся приморский пейзаж: до самого горизонта тянулись поля с темными участками свежевспаханной земли, а на них зеленели передвигающиеся фигурки работающих на пахоте уланов. Очертания окрестностей были волнистые, ближе к морю темнели группы деревьев, на горизонте чернел лес, серебрились под лучами солнца озерки.

– Сюда обязательно понаедут дачники, – сказала Лидка. – Здесь не только воздух здоровый, а вообще красиво.

Ближе к шоссе краснела крупная усадьба из нескольких строений, огороженная кирпичной стеной, выщербленной пулями. Усадьба вместе с орудием на дюне представляла узел сопротивления: в стенах были пробиты амбразуры, между домом и коровником установлены заграждения, отрыты окопы и ходы сообщения.

По подворью расхаживали уланы. Двое у колодца поили коней. Третий в деревянном корыте стирал портянки, а уже выстиранную рубашку повесил на маховое колесо корморезки. У ворот, выходящих на шоссе, стоял «Рыжий». Две головы выглядывали из люков его башни.

– Ой, батюшки, мне ведь на дежурство уже пора! – крикнула Лидка, взглянув на часы, и побежала к зданию, над крышей которого на шесте торчала радиоантенна.

Подходя к танку, Григорий услышал, как Елень поучает Черешняка:

– Берешь рукой, значит, поднимаешь до подбородка и загоняешь снаряд в ствол плечом с полоборота.

Все это он показал жестами.

– Одной рукой тоже можно, – упирался Черешняк.

– Ну что за дурень! – вздохнул Густлик, обращаясь к Григорию, а потом опять сердито стал объяснять: – Я ж тебе говорю, дурила ты чертов, как нужно: в танке сто снарядов и сто раз нужно пушку зарядить. Потому и заряжать надо с силой, всем плечом, а то у тебя рука будет отваливаться. Если раз опоздаешь, то не ты один, а все мы к святому Петру на небо попадем.

Григорий взглянул на два грузовика с солдатами, проехавших по шоссе, и решил присесть на досках, сложенных вдоль ограды, где на солнце грелся Шарик.

– Ну что, старик… – протянул он руку, чтобы погладить собаку, но Шарик неожиданно оскалил зубы и угрожающе зарычал. – Что это с тобой?

– Со мной? – спросил Густлик.

– Да нет… Шарик совсем сдурел.

Саакашвили пересел от собаки вправо, и овчарка отвернула морду в другую сторону, заскулила дружелюбно, подползла к Григорию и подставила голову, чтобы ее погладили.

– К орудию! – приказал Черешняку Густлик.

Оба исчезли в башне, через открытые люки долетали голоса и звон металла.

– Осколочным заряжай!

– Готов!

– Разряжай… Бронебойным заряжай!

Саакашвили закрыл глаза и, слушая слова команд, грелся на солнце, отдыхал. Пожалуй, у него было на это право, потому что едва закончился большой переход от Гданьска и почти до самого Щецина, как он старательно осмотрел весь танк и сделал все, что требовалось. Вот только эти траки… Надо было бы найти в окрестности разбитый Т-34 с новыми, мало изъезженными гусеницами, снять несколько звеньев, привезти и заменить… И верно, надо привезти, ведь когда теперь Вихура вернется.

На шоссе показался грузовик и, как назло, остановился у ворот, рокоча мотором. «Вихура, точно Вихура», – подумал Григорий и продолжал сидеть, не открывая глаз, чтобы увидеть его как можно позже. А тем временем из машины вылез высокий мужчина в куртке с бело-красной повязкой на рукаве, в сапогах и, подойдя к воротам, прочитал надписи, выжженные на досках: «Хозяйство Калиты», «Хозяйство Коса».

– Вы к кому, гражданин? – спросил часовой.

– К сыну.

Григорий узнал по голосу Веста. Он тут же вскочил и торжественно крикнул, подняв руки вверх:

– Ваша! Ваша!

Он бросился навстречу Весту вместе с Шариком, следом за ним – Густлик, потом Томаш. Едва они успели поздороваться с поручником, как, встревоженный криками, из здания выбежал Янек и бросился отцу на шею.

– Надолго приехал?

– Я подвез оперативную группу, чтобы сразу, как только Щецин будет освобожден…

– Значит, ты остаешься с нами! – обрадовался Янек.

– В моем распоряжении всего лишь пятнадцать минут. Я должен вернуться в Гданьск. А потом опять приеду…

Отец с сыном направились к дому, а остальные члены экипажа остались на месте. Густлик придержал грузина за руку, чтобы он не шел за ними. Только Шарик, не скрывая своей радости, прыгая, побежал следом за Косами.

В приоткрытое окно выглянула Лидка с наушниками на голове.

– Добрый день! – радостно приветствовала она отца Янека, высунув руку.

Янек из-за спины отца знаками показал, чтобы она спрятала янтарное сердечко, которое на черной ленточке висело у нее на шее.

– Ой! – Девушка наморщила брови и спрятала кулон под воротник.

– Форма не платье, а солдат не елка, – буркнул Янек ей вполголоса.

– Не было никакого приказа?

– Нет, только немцы где-то близко вызывают: «Херменегильде, комм».

– Запиши, – приказал Янек и, открыв двери, пригласил отца в дом.

Из-за дверей конюшни всю эту сцену наблюдал Феликс Калита. На своих кривых ногах он зашагал по направлению к часовому. Тот, увидев командира эскадрона, вытянулся по стойке «смирно». Он почувствовал себя, как муха, попавшая в паутину.

– На посту стоишь, сынок?

– Так точно, гражданин вахмистр.

– Без разрешения начальника караула чужих пропускаешь? – ласково спросил Калита и вдруг, побагровев, сразу перешел на крик: – Улан! Такому часовому, как ты, в руки громницу 23 надо давать, а не винтовку! Пиши матери, чтобы она молилась за тебя, потому что я выпущу из твоего живота кишки и на клубок колючей проволоки из заграждения намотаю…

Янек захлопнул окно, чтобы не слышать криков вахмистра. Теперь только видно было, как, заложив руки за спину, переступая с пяток на носки, подофицер читает нотацию своему солдату.

– Хороший парень, но по-другому не умеет, – стал объяснять Янек отцу. – Мы вместе с его эскадроном участвовали в бою, а теперь торчим здесь, считаемся узлом сопротивления в системе противодесантной обороны побережья – уланы, наш танк и пушка с орудийным расчетом. Но тут тихо. Так, иногда появится дым на горизонте, тогда наши самолеты прогоняют корабль, и опять тишина. Скучно.

– А одно то, что вы стоите у моря, разве это не интересно? – улыбнулся отец. – До войны наш орел едва клювом цеплялся за Балтику, Пруссия, как ошейник, горло душила, а теперь… На весь размах крыльев…

– Что в Гданьске?

– Живет город. Предприятия начали работать, в порт прибыли корабли из Кронштадта. Тральщики очищают фарватер к косе Хель. Противолодочные катера гоняются за немецкими подводными лодками, которых на Балтике довольно много шныряет, особенно в вашем районе, между Борнхольмом и Колобжегом…

– Маруся не писала?

– Нет…

Воцарилось короткое молчание. Поняв, что Янек, видимо, тоже не получил письма, отец взял в руки лежавшую на столе книгу и, чтобы сменить тему разговора, спросил:

– Читаешь?

– Зубрю. Боевой устав, потому что я командир. А устав внутренней службы, чтобы вахмистра не злить… Ты когда вернешься?

– Через неделю, фронт в любой день может двинуться, и тогда двинемся мы следом за советскими войсками к Щецину.

– Ты нас не застанешь. Саперы уже давно на Одере, последние части армии тоже к югу двинулись, и только несколько таких крепостей, как наша, осталось тут на песке. – Он недовольно махнул рукой. – Забыли в штабе о «Рыжем».

Отец посмотрел на часы: пора было трогаться в путь. Они крепко обнялись. С минуту стояли неподвижно, а потом быстро направились к двери и вышли во двор.

У самой двери их ждал грузин с письмом в руке, а за ним Томаш с вещмешком, из которого торчало топорище.

– Я бы попросил вас, – начал Григорий, – чтобы вы Хане, той, которая с сестрой на празднике была, лично вручили. Почта плохо работает.

– А само письмо тоже написано по-грузински? – спросил Вест, взглянув на экзотические буквы на конверте.