Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

Все сразу подняли голову, когда из-за поворота проходившего через лес шоссе послышался низкий рокот мотора, грохот гусениц и стук копыт.

– Что за чертовщина? – спросил молодой солдат с рукой на перевязи.

– Наверное, танк на лошадиной тяге, – сострил рослый сержант и прислонил к уху ладонь, чтобы лучше слышать.

Поворот еще не позволял видеть, кто приближается, но все уже услышали веселые, задорные звуки гармони и припев, то ли уланский, то ли казацкий, может, из времен княжества Варшавского, но уже побывавший во многих переделках.

Солдаты поднялись, чтобы увидеть, кто это едет и такую песню распевает.

Показался один усатый кавалерист, видно, командир, а за ним – уланы. В первой тройке ехал гармонист в сдвинутом назад танковом шлемофоне, а по бокам – обладатели самых мощных глоток в эскадроне.

За лошадьми солдаты увидели корпус танка и поняли, откуда шел глухой рокот и почему на голове у гармониста шлемофон.

Желтым флажком замахала уланам девушка на перекрестке, кто-то захлопал в такт песне, а эскадрон проезжал с музыкой, с пением. За ним двигался танк, дальше грузовик с пленными, а в самом конце скакала с готовыми к стрельбе автоматами еще тройка всадников – они по-разбойничьи присвистывали, отделяя свистом куплет от куплета.

Перекресток остался позади, голова колонны поднялась на взгорок. Гармонь браво выводила припев между куплетами, но вот вахмистр приподнялся на стременах, обернулся назад.

– Эскадрон… – музыка и пение прекратились, – стой!

Одновременно остановился и танк. Калита подъехал ближе.

– Немного отдохнем. До штаба не больше часа езды, а тут уже наши полки расположились, – обвел он рукой полукруг, показывая полосы на полях, почерневшие под плугами, и на группы работающих вдали солдат.

– Кто пашет? – спросил Кос.

– Мы, – ответил вахмистр. – Наша бригада.

– В любой день дальше двинемся.

– А мы же не для себя. Для тех пашем, кто сюда придет, чтобы здесь жить.

Густлик молча слез с брони, перепрыгнул через канаву и зашагал прямо в сторону ближайшего вспаханного поля, где у первой борозды стояла подвода из обоза, а на ней лежали в два ряда мешки. Следом за Еленем поспешил Черешняк вместе с гармонью. Они почти одновременно подошли к полю.

– Здравствуйте, – козырнул Елень.

– Здравия желаем, пан плютоновый, – ответили два солдата, управлявшие подводой.

– Зерно? – дотронувшись до мешка и наклонив его к себе, спросил Елень.

– Зерно.

– На сев?

Густлик, а за ним Томаш, положивший гармонь на подводу, но локоть запустили руки в мешок.

– На сев.

– Дайте и нам немного.

– Можно.

Они помогли друг другу перевязать попоны через левую руку. Уланы подбежали насыпать рожь.

Томаш и Густлик с просветлевшими лицами встали у края пахнущего свежевспаханной землей поля. Томаш наклонился. Густлик набрал горсть и полукругом рассыпал по земле, согреваемой солнцем, и пошел вперед, рассеивая зерно.

Чуть позади него сбоку шел Томаш. Оба ритмичными движениями рук бросали зерно в землю. Они старались не для себя, а для тех, кто должен был сюда приехать, чтобы жить.

33. Встречи

Во второй половине марта, уже после взятия Колобжега, который пал восемнадцатого, в то время, когда танковая бригада, поддерживая советские стрелковые части, все еще вела тяжелые бои за Гдыню и Гданьск, 1-я армия Войска Польского получила приказ перейти к обороне и обеспечить охрану значительного участка побережья, протянувшегося от Щецинского залива и реки Дзивной до устьев Реги и Парсенты и дальше на восток.

На Дзивной роты стойко держались в окопах, беспрерывно велись артиллерийские дуэли около Волина или Камень-Поморского, но у самого моря было спокойнее. На песчаных дюнах, поросших травой с острыми как бритва стеблями, возникла цепь укрепленных узлов сопротивления и наблюдательных пунктов. За ними в тылу находились подвижные резервы, готовые вступить в дело в случае выброски десанта, однако большая часть войск отдыхала в течение нескольких дней, впервые после двенадцатого января, когда началось зимнее наступление.

Масса дел была у дивизий и полков во время этого отдыха.

Предстояло не только мыть, чистить, ремонтировать все, что можно, но еще и принять пополнение, распределить по ротам и обучить новичков, чтобы они как можно меньше отличались от старых, опытных солдат, чтобы все это в целом больше походило да сросшуюся руку, чем на залатанные портки. Командиры старались держать в готовности полки и батальоны, а в наряды и на дежурства посылать подразделения помельче.

Поэтому ничего удивительного не было в том, что когда экипаж сержанта Коса доложил о своем прибытии, то его направили немедленно на Балтику. Вместе с эскадроном вахмистра Калиты и приданным орудийным расчетом из легкой артиллерийской батареи они должны были стать одним из звеньев в цепи противодесантной обороны, растянутой здесь, вдоль берега, на дюнах, поросших сухой травой.

Танкисты послушно восприняли этот приказ, как и положено старым, опытным солдатам, хотя им больше пришлось бы по душе влиться в какую-нибудь более крупную танковую часть и стоять в ожидании где-нибудь поближе к берлинскому направлению. Только Лидка действительно была рада такому назначению.

– Если б вы нашли мне какой-нибудь наряд, я бы смогла тогда себе красивое декольте сделать как раз для того бала, который после окончания войны будет в Берлине.

Наряд под руку не попадался, да и времени свободного было немного. Танкисты окопались, но все время какие-то дела сваливались как снег на голову. Лидке редко удавалось отпроситься у Коса, чтобы сбегать с кем-нибудь на пляж, как сегодня они бегали с Григорием.

По сырому утрамбованному волнами песку всегда хорошо было бродить вдоль берега. Лидка шла с Григорием. Оба были без шапок, и ветер развевал их волосы. Если бы не искореженная пушка, торчащая среди воронок, да не огромный грузовик, капот и кабина которого возвышались над водой у берега, можно было бы подумать, что войны здесь не было. Широкий горизонт вырисовывался мягким, чистым полукругом, без единого дымка. Чайки на неподвижно распластанных крыльях проносились над головой и вызывающе кричали.

– Дареное – теперь мое. Не отдам никому, – напевала девушка, сжимая кулачок.

– Не дареное, а выпрошенное, – уточнил Саакашвили.

Она сердито дала ему тумака в бок. Он отскочил со смехом, а она, разжав кулак, смотрела на лежащее на ладони янтарное сердечко.

– Если бы у меня была лента! Получился бы отличный кулон.

– Черная подойдет?

– А есть у тебя?

– Погоди. – Сбросив с плеч кожаную куртку и расстелив ее на песке, попросил: – Садись и жди.

Он пошел к тому месту, где волны плескались о затопленный грузовик, пробежал по черным опорам волнолома, взглядом прикинул расстояние и прыгнул на мокрый капот грузовика. Григорий не смотрел на девушку, но, желая произвести на нее впечатление, еще раз прыгнул, перемахнув через кабину.

В кузове, наклоненном на один бок, плавала голубая матросская бескозырка. Она раскачивалась на волнах, и нагнувшемуся Григорию нелегко было ее поймать. Несколько раз она проскакивала мимо пальцев, пока наконец не удалось ухватить ее за черную ленточку, пришитую сзади к околышу.

Возвращаться оказалось труднее: с грузовика на опоры не прыгнешь, с трудом ему удалось выбраться на берег.

– Держи, – вручил Григорий Лидке оторванную одним рывком от бескозырки ленточку.

– Вот додумался! – удивилась девушка.

Григорий пригладил усы, положил руку на ее плечо а, остановившись перед ней, начал говорить по-грузински. Ей приходилось слышать разные языки, многие из которых были совершенно непонятны. И эти слова ей тоже были непонятны, но она с удивлением заметила, что слушать их доставляет ей удовольствие. Эти звуки, шероховатые, как гранит, резкие, как клекот орла, вобравшие в себя гласные, как поток – солнечный свет, создавали спокойную, благородную мелодию.

– Стихи? – спросила она, когда он замолчал.

Он молча кивнул головой.

– Твои?

– Нет, – рассмеялся он весело. – Шестьсот лет назад написал один грузин, Шота Руставели.

– А о чем они?

– Ты поблагодарила за ленточку, а я ответил, что ты для меня как солнце, и я даю слово, что выполню любое твое желание, невзирая ни на какие опасности…

Он схватил горсть песка и бросил ее под ноги.

– Не умею только по-польски, чтобы хорошо рассказать.

– Ты хорошо сказал, – тихо произнесла Лидка.

– Не я. Это так говорил королеве Тинатине Автандил.

– Кто?

– Автандил, был такой рыцарь в древности.

– Жаль, – еще тише прошептала девушка.

Не выпуская из ладони янтарное сердечко, она стала подниматься по тропинке среди дюн. За ней шел Григорий, глубоко задумавшись, видимо, даже не расслышав последнего слова.

На гребне взгорка, в замаскированном сеткой окопе для орудия, приспособленном для ведения круговой обороны, стояла длинноствольная семидесятишестимиллиметровая пушка, а около нее на посту улан. Солдат посматривал в направлении моря, время от времени поднося к глазам бинокль.