Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

Калита подождал еще немного около высоких, цветущих зарослей терновника, потом тронул коня. За вахмистром выехал трубач, держа на двойном поводке овчарку. Сложив руки у рта, командир эскадрона три раза прокричал филином. Эскадрон выехал из-за укрытия на поле, растянулся полумесяцем и двинулся следом за дозорами. Когда подъехали к шоссе, вахмистр подал знак рукой, а трубач пригнулся в седле.

– Пора, – сказал он и, выпустив из рук один конец поводка, вытянул его из ошейника.

Шарику два раза не нужно было повторять, он повернулся и помчался к своим. Трава намочила его шерсть, приятно холодила бока. Правое плечо царапнуло колючкой терновника, скрытого темнотой. Но тут же впереди мелькнули стволы прибрежных сосен. Одновременно с шелестом песка под лапами Шарик услышал низкий рокот мотора «Рыжего», работавшего на малых оборотах.

Одним прыжком Шарик влетел в открытый люк механика, и танк с места рванулся вперед, поднимая за собой с каждой секундой все более высокие фонтаны песка.

35. Под землей

Когда вахмистр сказал Марусе, что «сюда идут другие», и доложил генералу о всплывшей «Херменегильде», Лидка хотела попросить, чтобы он прислал кого-нибудь на усиление охраны и сам далеко не уходил или хотя бы оставил Шарика. Но Калита быстро выскользнул за дверь, пес за ним – и… только их и видели. Со двора еще можно было услышать приглушенный зов, тихий скрип седла, цокот копыт, а затем воцарилась тишина.

Именно эта долгая тишина переносилась тяжелее всего. В полумраке время текло медленно, Лидка не могла даже вызвать «Бацу» – после сообщения о высадке радиостанция должна была молчать в течение сорока минут.

– Чтобы не всполошить их, – шепотом объяснила она Марусе и рассказала о полученном ими задании, – нам нужно впустить их, выследить, зачем пришли, и только после этого задержать.

Стоя на коленях у открытого окна с автоматами, они молчали, боясь пропустить хоть один звук во дворе. Слышали лишь собственное дыхание и учащенный стук своих сердец. Вдруг недалеко и очень громко заревел двигатель.

– «Рыжий!» – воскликнула Огонек.

Танк, постояв на месте еще минуту, тронулся, шум его мотора начал отдаляться, становиться глуше, пока, наконец, не растворился в ночи.

– Теперь мы одни остались, – констатировала радистка.

– Не совсем. – Маруся оглянулась на ротмистра, все это время молча стоявшего в глубине темной комнаты.

– Если десант вернется, троих тоже будет маловато.

– «Рыжий» и уланы не подпустят. Не будь моей «шарманки», можно было бы перейти к артиллеристам. Все веселее. – Лидка расстегнула воротничок гимнастерки. – Душная ночь.

– Ой какое красивое сердечко! – Санитарка заметила на шее у Лидки янтарь на черной ленточке.

– Сначала Вихура обещал остаться со мной… – Лидка еще продолжала думать о своем. – Как же так, то глаз не сводит, а сам на танке уехал.

– Это он тебе подарил?

– Нет, – возразила она, как бы мстя ему, и быстро прибавила: – Кое-кто другой.

– Гжесь?.. Густлик?

– Нет, не угадала…

На горизонте взлетела красная ракета, вслед за ней, ближе, еще две. Светлый румянец, появившийся на лицах девушек, медленно сходил.

– Если до пяти не вернутся, то нам не увидеться, – с горечью сказала Маруся. – А вдруг им там санитарка нужна?

– Вахмистр приказал никуда не отлучаться, – вмешался молчавший до сих пор офицер.

Девушки обернулись в сторону, где он стоял в накинутой на плечи шинели. Офицер потирал руку об руку, будто мерз. А может, он таким способом хотел совладать со своими пальцами: они у него дрожали.

Огонек решила, что офицера надо как-то отвлечь от его, как ей показалось, тяжелых мыслей, спросить о чем-нибудь. Ей уже не раз приходилось видеть такие неспокойные руки. Многие солдаты, когда у них после ранения отбирали оружие, вели себя так же беспокойно – они не привыкли быть безоружными.

Ее опередила Лидка, заявив, что фрицы, по-видимому, уже далеко, наши дали им жару, доказательством чего служат ракеты. Она подозвала офицера к столу и стала расспрашивать его о прошлом. Он охотно и подробно отвечал ей.

– А балы? Сколько балов в год устраивалось?

– По-разному бывало, ну что-нибудь около пятнадцати. Но три были самыми важными и блестящими – рождественский, бал-маскарад и в полковой праздник, – отвечал ротмистр, сидя на лавке.

Издалека донеслось едва слышимое эхо тяжелого взрыва. Маруся, находившаяся у открытого окна, вздрогнула, но, захваченная рассказом, не проронила ни слова.

– И все в платьях, ожерельях? – спросила Лидка и невольно потянулась к своему янтарному сердечку. – А сабля не мешала танцевать?

– Оружие, извините, пани, оставляли в гардеробе, перед тем как войти в зал, как женщин оставляют дома, когда отправляются на войну.

– Значит, вы нас не признаете за женщин? – бросилась в атаку кокетливая радистка.

– Война – дело грязное, кровавое. Снаряды танковых орудий, гусеницы, давящие людей… – Руки офицера, до этого спокойно лежавшие на столе, снова задрожали. Он заметил это и спрятал их от девушек. – Женщины должны сохранить нежные сердца и ласковые глаза, чтобы встречать возвращающихся под родную крышу…

– Раньше, может, так и было. А сейчас нет крыш. Разрушены, – прервала его Маруся и, услышав второй, уже более явственно донесшийся звук разрыва, добавила: – Может, вы и правы и где-то есть такие женщины, но Лидка и я… И почему я не поехала на «Рыжем»?..

Кос и вахмистр уже несколько дней назад разработали систему простейшей сигнализации, прочертив на карте четыре наиболее вероятных маршрута продвижения десанта вглубь и дав трем из них названия. Последний, именно их маршрут к морю, остался безымянным. Так как Шарик принес под ошейником чистую карточку, Саакашвили повел танк в направлении фольварка и поля, на котором происходила кавалерийская атака. Он шел на большой скорости, так как было условлено, что, прежде чем танк приблизится к противнику, его встретит патруль уланов.

Довольно большой участок они проехали по шоссе со скоростью более сорока километров в час. Это заняло немного времени, и вскоре на фоне неба можно было различить мощные ветви дубовой рощи. Вдруг подозрительно заскрежетала правая гусеница, и, едва механик успел затормозить, она порвалась.

Кос не стал даже отдавать команды: ведь и так все было ясно. Молча приступили к работе. Экономия слов в подобных ситуациях стала традицией экипажа. Работа шла слаженно. Правда, звено, которым заменили старое, было далеко не новым. Первый болт вбили как раз тогда, когда в лесу послышался громкий стук копыт и из-за деревьев выскочили трубач и два улана. Увидев танк, они немедля натянули повода.

– Вахмистр интересуется, почему вы не едете? – крикнул запыхавшийся трубач.

– Мотор новый, а ноги старые. – Григорий развел руками. – Надо коня подковать.

– А немцы как? – спросил Янек.

– Одни хозяйничают в том фольварке, который нам попался, а другие скрылись в кустах на холме и как сквозь землю провалились.

– А может, в тот бункер на самой вершине? – напомнил Елень.

– Лесничий, которого зарезали, говорил, что там под землей что-то есть, – вспомнил Кос.

– Вахмистра интересует… – повторил трубач.

– Подожди, я сам ему скажу, – прервал его командир и отдал распоряжение: – Саакашвили и Вихура останутся и докончат работу. Если фрицы будут возвращаться, прикройте огнем шоссе. Плютоновый Елень в рядовой Черешняк поедут со мной на конях.

Трубач понял, освободил левое стремя от ноги, подъехал ближе. Янек схватился за седло и вскочил на коня позади трубача. То же самое, следуя его примеру, сделали Томаш и Густлик. Шарик сначала с удивлением взирал на эту быструю смену транспортных средств, даже недовольно гавкнул – ему не было выделено место, – а потом рысцой бросился за конниками.

Глядя вслед отъезжающим, Вихура с пафосом продекламировал:

– Побыть одному на шоссе темной ночью – мечта моей жизни, мечта.

– Стихи?

– А ты что думал? Мне же Лидка рассказывала, как ты ее грузинскими стихами очаровывал. А что, я хуже тебя?

– Ну, если не хуже, то иди сюда, выровнять нужно. – Григорий показал, как Вихуре держать болт, воткнутый в трак сорванной гусеницы.

– Наше счастье, что у десантников нечем долбануть по танку.

– Если только гранатой…

– Не подойдут. Отсюда видимость хорошая.

Тяжелая ноша утомила коней, они начали переходить на шаг. Когда всадники прибыли на место, небо прояснилось, показалась луна. Было так, как предвидел Густлик, – на пригорке, с которого несколько дней назад был обнаружен обоз в фольварке и стадо коров, их ждал Калита, а еще в нескольких метрах дальше темнел овальный купол, прикрытый маскировочной проволочной сетью с пестрыми листьями из пластика. На бетоне чернел контур растрескавшегося входа в бункер, а рядом вмятины, оставленные рикошетирующими артиллерийскими снарядами.