Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

Умолкнув, Александр взял со стола книгу и вдруг с гневом бросил ее обратно.

— О, подлецы! — в сердцах воскликнул он. — Вот, кто окружает нас, несчастных государей!

Себя Александр оправдал давным-давно, когда сказал: «Нельзя применять одну и ту же мерку к государям и частным лицам. Политика налагает на них обязанности, осуждаемые сердцем».

Грозные события, последовавшие вскоре за падением Сперанского, отвлекли внимание всех от судьбы ссыльного статс-секретаря. 12 мая 1812 года Карамзин уже мог написать: «Его все бранили, теперь забывают. Ссылка похожа на смерть».

***

В русско-французских отношениях 1812 год начался со шпионского скандала.

В феврале тайная полиция донесла Наполеону, что русский посланник 28-летний флигель-адъютант полковник граф Александр Иванович Чернышев занимается негласным сбором данных о Великой армии. Неофициальный обыск, произведенный в квартире Чернышева, стал недвусмысленным сигналом того, что ему пора откланяться. Александр Иванович так и поступил. Как только карета русского полковника выехала из ворот, к нему на дом нагрянула полиция, перевернувшая все верх дном. Неостывший камин хранил пепел сожженных перед отъездом секретных бумаг. Однако одна-единственная находка открыла полиции глаза. Под ковром в кабинете Чернышева обнаружилось забытое письмо с именем того, кто передавал ему секретную информацию. Им оказался служащий главного штаба французской армии, некто Мишель, через руки которого проходили ежемесячные отчеты французского военного министра о состоянии армии — ее численности, местах расквартирования, назначениях на командные посты и т. д. В течение всего предыдущего года копии, снятые Мишелем с этих документов, в тот же день ложились на стол Чернышеву, разумеется, за соответствующее вознаграждение.

Наполеон постарался выжать из этого дела все, чтобы обличить «коварство» России. Арестованный Мишель был судим гласным судом и публично гильотинирован. До сведения царя было доведено, что «Его величество император жалуется, что… к нему поместили шпионов, и еще в мирное время, что позволено только в военное время и только относительно врага».

Само собой, праведное негодование Наполеона против русского шпионажа не мешало ему наводнить Россию своими шпионами и заниматься изготовлением фальшивых русских ассигнаций для того, чтобы раскачать финансовую систему Российской империи.

11 апреля князь Куракин доносит в Петербург: «Все заставляет думать, что война уже давно решена в мыслях императора французов».

Действительно, военные приготовления Наполеона были завершены еще осенью 1811 года. Как раз в это время полковник Чернышев доносил государю: «Война решена в уме Наполеона, он теперь считает ее необходимой для достижения власти, которой ищет, цели, к которой стремятся все его усилия, т.е. обладания Европой. Мысль о мировладычестве так льстит его самолюбию и до такой степени занимает его, что никакие уступки, никакая сговорчивость с нашей стороны не могут уже отсрочить великой борьбы, долженствующей решить участь не одной России, но и всей твердой земли».

Решив уже тогда начать в самое ближайшее время войну с Россией, Наполеон, однако же, откладывал приказ о выступлении — сначала по причине позднего времени года, а затем в связи с внутренними затруднениями. Весной 1812 года разразился хлебный кризис, весьма болезненно затронувший многие департаменты Франции. Бессовестные биржевые спекуляции усугубили положение, вздув цены на хлеб. Голодные бунты в Нормандии пришлось подавлять при помощи армии. Лишь срочный запрет на вывоз зерна помог кое-как стабилизировать ситуацию. В середине лета, уже из России, Наполеон полностью успокоился на это счет и сообщал в Париж своему министру мануфактуры и торговли графу Колэну де Сюсси: «Я с удовольствием вижу, что трудные времена прошли; мы тогда перенесли жестокое испытание».

Окончательное решение о вторжении в Россию далось Наполеону нелегко. Его одолевали мрачные предчувствия. «Целыми часами, лежа на софе, — свидетельствует Сегюр, — он погружен был в глубокую задумчивость; вдруг вскакивал с криком: „Кто меня зовет?“ — и начинал ходить по комнате взад и вперед, бормоча: „Нет, рано еще, не готово… надо отложить года на три…“».

В апреле Александр предпринял последнюю попытку отодвинуть французские войска от границ России. Куракину было поручено передать Наполеону требования об эвакуации французских войск из шведской Померании и Пруссии. 15 апреля, на большой аудиенции в Тюильри, Наполеон накинулся на Куракина с обвинениями и угрозами. «Где у людей в Петербурге головы, если они думают, что можно достигнуть исполнения желаний, действуя на меня угрозами? — кричал император. — Вы поступаете, как Пруссия перед Йеной». Он упорно называл предложение Царя выполнить одно из условий Тильзитского договора дерзким ультиматумом, для того чтобы придать своей будущей агрессии против России характер «справедливой» войны. Попытки Куракина найти компромисс в виде отзыва русского протеста по поводу герцогства Ольденбургского и внесения в тариф 1810 года специальных исключений для французских товаров не имели успеха.

Александр посчитал положение настолько серьезным, что в начале апреля собрался выехать к армии, в Вильну. Он вновь, как и семь лет назад, желал быть действующим лицом, а не зрителем великой драмы. За несколько дней до отъезда, на обеде, в присутствии многих военных чинов, царь сказал:

— Мы участвовали в двух войнах против французов, как союзники, и, кажется, долг свой исполнили. Теперь пришло время защищать свои собственные права, а не посторонние, и потому, уповая на Бога, надеюсь, что каждый из нас исполнит свою обязанность, и что мы не помрачим военную славу, нами приобретенную.

9 апреля, во время утреннего парада, Александр обратился к войскам с воззванием. Солдаты закричали в ответ, что готовы пролить за него кровь. Александр от волнения не смог продолжать речь и залился слезами. В два часа пополудни, после молебствия в Казанском соборе, он отбыл из Петербурга. Кроме русских вельмож и генералов, царя сопровождал целый рой иностранцев, которые как бы представляли перед царем мнение Европы: герцог Ольденбургский, швед Армфельд[85], немцы Вольцоген[86] и Винценгероде[87], пьемонтец Мишо[88], корсиканец Поццо ди Борго[89], пруссак Штейн и британский агент Роберт Вильсон[90]. Эти иностранцы готовы были сражаться с Наполеоном до последнего русского солдата.

В этот день Румянцев пригласил Лористона и сказал ему от имени царя, что этот отъезд вызван приближением французских войск к Кенигсбергу и имеет целью помешать русским генералам совершить какой-нибудь опрометчивый поступок, могущий повести к разрыву отношений.

По дороге в русский штаб Александр должен был проехать через местечко Товяны, владение графа Морикони, парализованного итальянца, женатого на графине Радзивилл. Среди товянских дам находилась графиня Шуазель-Гуфье (полька, вышедшая замуж за сына директора императорской Публичной библиотеки, бывшего французского посла в Константинополе, эмигрировавшего после революции в Россию). Она оставила описание