Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

«Императору Александру, — пишет она, — в это время было 35 лет, но он казался гораздо моложе. Красота его, несмотря на правильные, тонкие черты и свежесть цвета лица, с первого взгляда поражала менее, чем выражение благоволения, которое пленяло все сердца и сразу возбуждало доверие. Его фигуре, благородной, высокой, величественной, принимавшей иногда изящные наклоненные положения, напоминавшие собою позы античных статуй, тогда грозила полнота, но он был чрезвычайно хорошо сложен. Его глаза, цвета безоблачного неба, были живые и умные; он был несколько близорук, но владел улыбкою глаз, если можно так выразиться о его взгляде, исполненном благорасположения и доброты. Нос у него был прямой и прекрасно очерченный, рот небольшой и приятный, овал лица и профиль сильно напоминали его красивую августейшую мать. Лысина над лбом придавала его лицу что-то открытое и ясное. Золотисто-белокурые волосы, тщательно причесанные, как на красивых головах камей или античных медалей, казалось, предназначены были украситься тройным венцом из лавров, мирт и масляничных ветвей. В его голосе и манерах было бесконечное разнообразие оттенков. Когда он обращал речь к лицам высокопоставленным, он говорил с большим достоинством и в то же время приветливо; с лицами своей свиты он говорил с видом доброты, почти запросто, с пожилыми женщинами — почтительно, с молодыми — с беспредельной грацией, с нежным, очаровательным видом, с взглядом, полным выразительности. В молодости его слух пострадал от сильного залпа артиллерии, вследствие чего он всю жизнь несколько дурно слышал на левое ухо и потому, слушая, склонялся на правую сторону. Но что особенно было странно, что император слышал тем лучше, чем больше был шум, производимый вокруг него. Ни одному живописцу, без исключения, не удалось схватить верно черты его лица и в особенности передать свойственную им тонкость выражения. Александр не любил, чтобы с него снимали портреты, и они большей частью делались тайком».

Александр появился в Вильне 14 апреля, в день Вербного воскресенья. Барклай де Толли встретил Государя в шести верстах от города; в предместье Александра ждали виленский магистрат, все городские цехи со знаменами и литаврами, еврейский кагал и горожане. Въезд состоялся под гром орудий и звон колоколов. Начались бесконечные приемы и торжества. Александр ласкал поляков — на них сыпались подарки, награды, придворные звания…

Тем временем тем в многолюдном русском штабе шумели и интриговали. «Пишут из Вильны, — сообщала одна петербургская дама своей знакомой, — что занимаются разводами, праздниками и волокитством, от старшего до младшего, по пословице — игуменья за чарку, сестры за ковши; молодые офицеры пьют, играют и прочее. Все в бездействии, которое может почти казаться столбняком, когда подумаешь, что неприятель, самый хитрый, самый счастливый, искуснейший полководец в свете, исполинскими шагами приближается к пределам нашим…».

Приезд Государя сподвиг генералитет к оживленному обсуждению плана предстоящей кампании, но не внес единодушия в ряды военных советников. Александра забрасывали докладными записками и требовали немедленных распоряжений. Среди этих документов особый интерес представляет аналитическая записка Чуйкевича[91] «Патриотические мысли или политические и военные рассуждения о предстоящей войне между Россией и Францией», составленная по поручению Барклая де Толли. В ней большое значение придавалось сохранению войск, которые при начале боевых действий должны были уклоняться от генеральных сражений и отступать в глубь страны. В то же время автор советовал развернуть «в тылу операционной неприятельской линии» широкомасштабную партизанскую войну.

После Пасхи в Вильно прибыл посол Наполеона генерал-адъютант граф Нарбонн. Император остановил свой выбор на нем потому, что Нарбонн, бывший придворный кавалер при сестрах Людовика XVI, был в его свите единственным представителем старой монархической Франции. Наполеон опасался, что русские армии перейдут Неман раньше, чем корпуса Великой армии сосредоточатся в Восточной Пруссии и Варшавском герцогстве, и поручил Нарбонну по возможности успокоить Царя и тем самым выиграть время.

В беседе с Нарбонном Александр указал ему на карту России, лежавшую на столе.

— Я не ослепляюсь мечтами, — сказал он, — я знаю, в какой мере император Наполеон великий полководец, но на моей стороне, как видите, пространство и время. Во всей этой враждебной для вас земле нет такого отдаленного угла, куда бы я ни отступил, нет такого пункта, который я не стал бы защищать, прежде чем согласиться заключить постыдный мир. Я не начну войны, но не положу оружия, пока хоть один неприятельский солдат будет оставаться в России.

Александр в беседе полностью подавил Нарбонна. Выйдя от царя, французский посол признался:

— Государь в своей сфере был так хорош, все его рассуждения имели такую силу и были так логичны, что я мог отвечать ему лишь несколькими обыкновенными придворными фразами.

Следуя инструкции Наполеона, Нарбонн собирался еще разузнать о положении дел в русской штаб-квартире. Но наутро третьего дня его пребывания в Вильне к нему пришли сразу несколько человек из царской свиты «с прощальными визитами» и целым обозом припасов и вин «на дорогу». А явившийся следом за ними курьер почтительнейше уведомил его сиятельство, что полностью снаряженный экипаж готов сегодня же увезти его из Вильно.

Нарбонн возвратился к Наполеону в Дрезден с известием, что русская армия не тронется с места. Решимость Царя сражаться до полной победы над французской армией была воспринята с изрядной долей иронии: «Император Александр, по-видимому, готов к тому, чтобы проиграть две или три битвы, но он прикидывается, будто он решился, если понадобится, продолжать биться в Татарии».

Слова Нарбонна вдохнули в Наполеона уверенности. Итак, никаких неожиданностей не будет. Он полностью владеет инициативой. Сразу за Неманом его ждет генеральная баталия с русскими, которая ввиду подавляющего превосходства в силах станет новым Аустерлицем. Война закончится в несколько недель.

Он думал теперь не о России — его мысленный взор устремлялся дальше, за пустынные степи Средней Азии. «Теперь пойдем на Москву, а из Москвы почему бы не повернуть в Индию? — делился он с Нарбонном своими мыслями. — Пусть не рассказывают мне, что от Москвы до Индии далеко! Александру Македонскому от Греции до Индии тоже было не близко, но ведь это его не остановило? Александр Македонский достиг Ганга, отправившись от такого же далекого пункта, как Москва… Предположите, Нарбонн, что Москва взята, Россия повержена, царь пошел на мир или погиб при каком-нибудь дворцовом заговоре, и скажите мне, разве невозможен тогда доступ к Гангу для армии французов и вспомогательных войск, а Ганга достаточно коснуться французской шпагой, чтобы это здание меркантильного величия Англии обрушилось».

16 мая император выехал к передовым частям Великой армии, захватив с собой карты Турции, Средней Азии и Индии.

В эти дни старый граф