Дорогая, я дома - Дмитрий Петровский

в воздухе запела стальная проволока, и руки второй, освобожденной от одежды и уменьшившейся тени оказались скрещены, и она кричала, пока проволока наматывалась на ее запястья, как на катушки. Цыганенок подполз к пролому – и увидел голую женщину, привязанную проволокой к трубе, и парня, который ритмично раскачивался сзади, ухватив ее левой рукой за волосы. В правой он держал моток проволоки и иногда, откидываясь назад, с оттягом хлестал женщину по спине, оставляя длинные рубцы – а женщина закрывала мутные глаза и одними губами говорила: «Еще!» Цыганенок отшатнулся, лампочка на стене замигала, застробила, и картинки в проломе стали совсем рваными и невнятными, а потом погасли вовсе.

* * *

По телеку идет «Счастливы вместе», Светкин папаша сидит с пультом и делает громче, когда молчит, и тише, когда базарит сам.

– Мудак этот Букин, слышь, – говорит он, – эти же его бабы, они ж его строят, понял? Не давай себя строить бабам, да? Ух, вся эта тряхомудия только из-за баб.

В нашей спальне раздаются всхлипы и шепот – у нас Вовина Катя, жалуется на свою нелегкую жизнь. Я почему-то рад, что Светки нет на кухне – в последнее время я задерживаюсь на работе дольше, чем надо. Та девчонка не появляется. Я не видел ее после того раза.

– Правильно, так его, мудака! – ржет папаша, когда уже под титры сосед Букина бьет его подушкой. – Только не подушкой надо, а по-настоящему, тогда, наверное, поймет, опездол!

Сериал заканчивается, идут новости: говорят про какого-то очередного олигарха, который был связан не то с китайцами, не то с оборонными поставками, а теперь найден в своем доме мертвым. Говорят почему-то про какую-то открытку из Берлина, но я не понимаю, при чем тут открытка, потому что Светкин папаша трындит не затыкаясь, пока не начинается новый сюжет про ночную жизнь Москвы. Лицо папаши свирепеет, он громко шипит и уже не делает телек тише:

– Долбоебы! Сукины дети, папаши разворовали страну, а они теперь жрут на эти бабки. Посмотри на их ебальники – в армию бы этого пидораса, а его телку – на завод уборщицей. Ее бы там научили…

Музыка в передаче меняется, в кадре – черная железная дверь. Потом появляются какие-то свечи, черные полотнища, на одном – значок инь-янь с тремя лопастями, как в кошельке у той девчонки. Наверное, это клуб, куда она ходит. Мелькают какие-то железные херовины, шипы, потом мужик в черном костюме с хлыстом, тетка в кожаном белье, вся обмотанная веревками… Светкин папаша вырубает телек.

– Совсем охуели! Еще двенадцати нет, а они этих пидорасов показывают…

Позже, когда Катька ушла, мы со Светой лежим в постели.

– Поговори с Вовой, – шепчет она и водит пальцами по моей спине, но пальцы холодные и неприятные. – Он какой-то маньяк. Все время выставляет ее на балкон, почти голую. У нее воспаление легких, похоже, она еле ходит…

ВОТ БЫ И СДОХЛА ЕБУЧАЯ ДУРА, ТАМ, НА БАЛКОНЕ

– Скажешь?

– Скажу.

– Кирюша, хорошо, что ты не такой! – Она снова гладит меня. – Ты ведь никогда меня не ударишь?

– Не ударю.

– Ты хороший у меня, – снова шепчет она. – Будем спать?

– Спи, я немного в интернете посижу.

* * *

Мы с Вовой сидим в раздевалке – он весь мокрый, как потная свинья, все время проводит ладонью по затылку, и вода каплями стекает с его рук.

– И чо, прям к тебе приходила, говоришь? После того как вы ее поймали. Пиздишь ведь…

– Не пизжу, Вова, – говорю я, оглядываю раздевалку и снова вспоминаю, как она шла, сначала по коридору, а потом удалялась в зеркале. Мне вдруг становится жалко и себя, и эту раздевалку, и даже тупого долдона Вову – такое все вокруг убогое. – Пришла. А потом я на нее наткнулся, когда из ЦУМа вышел. И ведь, блядь, ни телефона, нихуя не дала, понимаешь…

– За каким лысым ей тебе телефон давать? – Вова хитро улыбается, будто сейчас скажет что-то мудрое. – Ты ей зачем? Как ты мне тут все расписывал – такая вообще к тебе не подойдет. Странно, что подошла. Ей поебаться хотелось – вот она и поебалась с тобой, да? А на постоянке у нее какой-нибудь этот… олигарх, еб твою, нефтяник или банкир…

– У нее папа, – машинально отвечаю я, – ей не нужен нефтяник.

– Тем более, – лыбится Вова. – Такие папины дочки всегда с припиздью. Ей папа стопудово уже нашел мальчика, адвоката там, хуе-мое, или этого… ну, хозяина клуба, короче. Кирьян, знаешь что, – кладет он руку мне на плечо, оставляя мокрый след, – забудь, да? Выебал такую бабу – значит, повезло. И забудь, понял? Кстати, а нормально хоть ее выебал?

– Нормально, – отвечаю я, – нормально.

Вова переодевает футболку, остается в трениках. Пока он возится со шкафчиком, я спрашиваю, обращаясь к его спине:

– Вов, а чо там у вас с Катькой твоей? Она вчера была у нас…

– А, это… – Вова улыбается через плечо так, будто рожа сейчас треснет. – Только между нами, окей? Короче, она простудилась, кашляла там, хуе-мое… Ну а мне приспичило… И мы, короче, трахаемся, а она кашляет – и у нее там, короче, все сжимается-разжимается, сжимается-разжимается, – Вова поворачивается вполоборота и показывает пальцами. – Это так приятно, короче, Кирьян, ты бы знал… Я ее раз, ну и еще раз, и наутро… Ну а потом кашель прошел. И все как отрезало. Не могу, сука, на ней кончить, пока не закашляет…

– И чо ты… – начинаю я.

– Ну да. Раз на балкон, два на балкон, смотрю – готово – опять сопли, потом кашель… И все супер! – Он поворачивается, протягивает руку. – Ну, я побежал. И это все – между нами, понял? Не вздумай своей Светке…

– Конечно, – говорю я, – конечно.

* * *

Выхожу на Китай-городе, долго иду по полутемным улицам. Из одной подворотни вдруг выбегает цыганенок, глаза в темноте сверкают, дико смотрит и убегает в сторону большой улицы. Я несколько раз прохожу взад-вперед по переулку, пока не нахожу эту чертову железную дверь. Ни вывески, ни хрена. Вчера вечером я рылся в интернете и нашел этот клуб – с точно такой же нарисованной картинкой, инь-янь, только с тремя лопастями, как у той девчонки на карточке в кошельке. На сайте клуба тоже были картинки – не такие жесткие, как те, что вылезают по запросам «связать» и «бить», но тоже нормальные. Я звоню в дверь – она черная, будто кованая, на ней кое-где ножами выцарапаны разные группы – некоторые я знаю, большинство