Сивилла - Флора Шрайбер

   То же самое и с живописью. Мой стиль настолько индивидуален, что мои работы никак не перепутаешь с работами других. И я умнее большинства из них – за исключением, быть может, Вики и Ванессы.

   Само мое существование призрачно, – думала Марсия, открывая дверь в квартиру. – Когда Сивилла счастлива, она не нуждается во мне да и ни в ком из нас».

   Оказавшись в квартире, Марсия почувствовала, что Тедди с ней неуютно. Марсия понимала, что Тедди боится ее депрессий и суицидальных импульсов.

   Марсия направилась к своему мольберту и начала работать, используя характерное для нее разнообразие красок. Неожиданно она отошла от мольберта, подумав: «У меня есть все – и ничего; так много таланта – и столь хрупкое существование».

  Как отмечала доктор Уилбур, в Марсии наблюдалось кажущееся противоречие: с одной стороны, высокий уровень продуктивности, с другой – высокий уровень деструктивности. За фасадом жизнерадостности и творческого начала таилась темная сторона, связанная с огромной потребностью в любящей матери и столь же огромным желанием ретроспективно убить ту мать, которая была у нее на самом деле. Существование Марсии проистекало из желания гибели матери, выраженного давным-давно, когда Марсия захотела, чтобы маленький ящичек стал большим. Но это пожелание смерти чередовалось в Марсии с пожеланием смерти собственной. Когда Сивилла стояла на берегу Гудзона, готовая прыгнуть в него, движущей внутренней силой была именно Марсия.

   «Я хочу жить без этих травм, не задыхаясь и не плача, – думала Марсия, возвращаясь к мольберту. – Хочу ощущать принадлежность к чему-то. Хочу стать знаменитой. Вставать по утрам и чувствовать себя хорошо. Ложиться в постель вечером и засыпать или же просыпаться и открывать глаза независимо от того, спит или не спит Сивилла».

   Сидя за своим столом 17 августа 1959 года, Сивилла писала доктору Уилбур:

   Я не собираюсь говорить Вам, будто все в порядке. Обе мы знаем, что это не так. Но я хочу заставить Вас поверить в кое-что другое. У меня нет никакого множественного расщепления личности. У меня нет даже двойника, который мог бы помогать мне. Я – это все они. Я, по сути дела, лгала, демонстрируя их наличие. Эти диссоциации – вовсе не проблема, поскольку на самом деле их не существует, но со мной действительно не все в порядке, иначе я не прибегла бы к такому притворству. И Вы можете расспрашивать меня о моей матери. Те ужасные вещи, которые я рассказывала Вам о ней, – неправда. Моя мать была всего лишь немного нервозной. Временами она бывала легкомысленна, излишне тревожна, странна, но она действительно любила меня. Она чересчур заботилась обо мне и не спускала с меня глаз. Я не была такой очаровательной и интересной личностью, как она. Мои родители были лучше большинства родителей. У нас был хороший дом, прекрасное питание и красивая одежда. У меня было много игрушек и книг. Родители вмешивались в мои занятия музыкой и живописью, но это объяснялось отсутствием понимания, а не отсутствием заботы. У меня нет причин жаловаться на них. Не знаю, почему я выросла такой странной.

   Написав это письмо, Сивилла потеряла почти два дня. «Придя в себя», она перечитала написанное до диссоциации и написала доктору Уилбур следующее:

   Мне очень трудно чувствовать, думать и признавать, что я не могу сознательно контролировать все мои «я». Гораздо страшнее получать что-то сразу в готовом виде, чем верить в то, что в любой момент можно прекратить «эти глупости» (как я говорила когда-то). Когда я писала предыдущее письмо, то хотела показать Вам, что умею быть собранной и хладнокровной и что мне не нужно просить Вас выслушать меня, разъяснить мне что-то, что я вообще не нуждаюсь в Вашей помощи. Говоря Вам о том, что расщепление личности – не более чем видимость, я хотела показать (или думала, что показываю), что не нуждаюсь в Вас. Да, было бы легче, если бы это действительно было видимостью. Но единственное, в чем я виновата, так это в том, что до обращения к вам столь долго притворялась, будто все в порядке. Притворство насчет существования этих личностей привело к тому, что сейчас я потеряла почти два дня.

   Тремя неделями позже Сивилла вновь подтвердила свою убежденность в существовании других «я» в письме мисс Апдайк, медсестре колледжа, в котором она когда-то училась:

   После нескольких месяцев анализа я написала Вам о том, что доктор Уилбур объяснила мне суть расщепления личности и сказала, что эти «провалы», как я их всегда называла, являются провалами лишь в моей памяти. Во время них я остаюсь активной и некая «другая» личность говорит и делает за меня то, что я не способна совершить по какой-то причине – будь то страх за последствия, отсутствие уверенности в себе, недостаток денег или желание уйти от проблем, которые слишком гнетущи для того, чтобы я справилась с ними «сама».

   Цель, которой я пытаюсь добиться, двойная: эти провалы, которые начались, когда мне не было и четырех лет, были периодами, во время которых я в виде одной из пятнадцати личностей, появляющихся время от времени, предпринимала какие-то действия, чтобы разрешить проблемы про шлого или настоящего. Причиной многих из них была моя мать, которая временами страдала кататонией, временами истерически смеялась, отпускала острые шуточки, танцевала на улице, слишком много и громко говорила в церкви или делала «глупости» на какой-нибудь вечеринке – иногда жестокие, а иногда совершенно непонятные. Все мы пытаемся исправить то, что было сделано и что Вы, видимо, чувствовали, испытывая антипатию к моей матери.

   Мисс Апдайк, читая это письмо, вспомнила поездку домой, во время которой Сивилла, подобно хамелеону, мгновенно меняла свои обличия. Тогда это было принято мисс Апдайк за неустойчивость настроения. В какой-то момент, вспоминала мисс Апдайк, Сивилла положила ей голову на колени, но позже Сивилла отрицала это: «Я никогда не делала ничего подобного».

   «Другие», которые в прошлом отвергались из-за незнания, а в настоящем – из-за стыда, вновь были допущены на уровень сознания.

   Наблюдая за тем, как Мэри делает первые шаги к покупке дома, Пегги Лу планирует обрести полную самостоятельность, Ванесса очищает себя в прачечной, а Марсия штурмует творческую цитадель, Сивилла все более и более ощущала себя заложником этих «я», существование которых было невозможно отрицать. По мнению Сивиллы, эти действия были частью вмешательства в ее жизнь, которое она всю свою жизнь пыталась отрицать. Вики, со своей стороны, решила, что, хотя эти действия предпринимаются отдельными частями, а не единым целым, они все-таки подталкивают к выздоровлению. Она сообщила доктору Уилбур:

   – Я стараюсь охранять Сивиллу от опасностей и предоставлять ей столько хороших дней, сколько позволяют другие.

   В общем-то дней, свободных от постороннего вмешательства, было немного: шкафы Сивиллы, несмотря на ее ограниченные средства, продолжали наполняться одеждой, которую она не покупала; ее картины завершались в ее «отсутствие»; лекарства – поскольку все «другие» принимали свои индивидуальные дозы – постоянно иссякали раньше, чем было предписано в рецептах.

   Однажды Сивилла «появилась» в квартире и обнаружила, что на один ее глаз наложена повязка и выглядит она, как циклоп. В другой раз у нее на ногах оказались коньки, на которых она ковыляла по полу гостиной.

   Будучи пленницей, она часто опаздывала на деловые свидания, поскольку захватившие ее в плен умышленно прятали кошелек или нижнее белье либо ухитрялись каким-либо образом задержать ее где-нибудь, чтобы она не успела на встречу вовремя. Часто она проваливалась на экзаменах, потому что те, кто держали ее заложницей, умышленно давали неправильные ответы, или потому что конкретный тюремщик – Пегги Лу – не делился с ней важными математическими и химическими формулами.

   Вмещающее в себя четырнадцать альтернативных «я», спонтанно всплывающих на поверхность, хрупкое тело Сивиллы Дорсетт, мечущееся по улицам Нью-Йорка, часто переставало ориентироваться в событиях.

   Пегги Лу, прогуливавшаяся под дождем, зашла в магазин на Бродвее и взяла стеклянное блюдо, намереваясь его разбить, но Вики сказала: «Нет».

   – Вы желаете приобрести это блюдо? – спросил продавец.

   – Нет, – ответила Пегги Лу. – Я хочу разбить его.

   – Положи блюдо на место, – приказала Вики.

   Пегги Лу послушалась. Они вместе с Вики вышли из магазина, а продавец решил, что покупательница разговаривала сама с собой.

   Пегги Лу и Мэри одновременно стало плохо на углу 71-й улицы и Лексингтон-авеню. Пегги Лу прислонилась к стене какого-то жилого здания.

   – Что-нибудь случилось? – спросил полисмен.

   – Ей плохо, – ответила Вики.

   – Кому? – поинтересовался полицейский.