Сивилла - Флора Шрайбер

   Размышляя о новой ситуации, Сивилла представляла себе, будто от ее ног разбегаются пешеходные дорожки, уходящие за границы тягостного настоящего и еще более пугающего прошлого. Эти дорожки вели к земле обетованной, обещавшей либо освобождение от «других», либо воссоединение с ними. Ни Сивилла, ни доктор Уилбур не знали, в какую из этих двух форм выльется выздоровление.

   Кроме того, Сивилла впервые стала испытывать эмоции, которые до сих пор были присущи только другим «я». Начиная осознавать, что послужило причиной ее диссоциации, пациентка теперь понимала не только умом, но и сердцем то самое «когда я сержусь, я не могу существовать». Гнев, разумеется, был привилегией Пегги Лу.

   У самой Сивиллы складывалось впечатление, что медленно затухает тот терзающий конфликт, который привел ее к Гудзону – и увел от него. Более озабоченная теперь проблемой «кто я?», она сообщила доктору: «Пентотал дает мне возможность почувствовать себя „собой“». Тем не менее, хотя конфликт был приглушен, он не исчез. В данное время барбитурат давал ей ощущение освобождения, и одновременно с этим испытываемое ею практически всю жизнь ощущение нереальности происходящего постепенно заменялось ощущением устойчивости. Всегда отстранявшая от себя собственные эмоции, теперь она становилась ближе к ним.

   Продвигаясь вперед подобно паруснику, несущемуся по волнам, Сивилла стала воспринимать еженедельный прием пентотала как попутный ветер. Дополнительное удовлетворение приносило то, что после пентоталовых инъекций доктор Уилбур посещала Сивиллу на дому. Чувствуя себя более живой, более восприимчивой, Сивилла произвела в квартире перестановку, сделав помещение более привлекательным для гостьи-доктора. Уколы в вену, иногда невозможность найти новую вену после нескольких месяцев инъекций, зачастую гематома на месте инъекции, изредка охватывающее пациентку ощущение холода, икота («Это выглядит так, будто я пьяна, – сказала Вики. – А кроме того, я получаю лечение, хотя и не больна») – без этих физических неудобств было не обойтись. Однако все это ничего не значило по сравнению с тем ярким новым светом, который приносил с собой пентотал. Благодаря пентоталу натрия Сивилла даже поправилась на семь килограмм.

   Нирвана? Нет. Возникающая эйфория быстро спадала, иногда разрушаемая пробуждающимися воспоминаниями о пережитом в детстве ужасе. Воспоминаниями, которые Сивилла так тщательно подавляла.

   – Ваша мать загнала вас в ловушку, и получается, что вы сами держали себя в ней, – говорила доктор Уилбур. – Но постепенно вы избавляетесь от своей матери.

   Сивилла уже совершила это в своем сновидении о матери-кошке, но ее ужасала неестественность такого желания.

   – Я помогаю вам взрослеть, – продолжала доктор. – Вам становится лучше, и вскоре вы сумеете использовать все свои способности. – Процесс изгнания беса по имени Хэтти Дорсетт продолжался. – Ваша мать приучала вас не верить в себя. Я хочу помочь вам в себя поверить. Вернется таблица умножения. Вернется музыка. Будет положен конец страху перед игрушечными кубиками. Вы сможете сделать очень многое.

   – Мне так холодно, так холодно, – отвечала Сивилла, стуча зубами.

   Интеграция? До нее было еще далеко. По мере того как всплывало прошлое, появлялось все больше причин отступать от него в другие «я», защищаясь от этого прошлого. Однако в долине диссоциации появлялись первые проблески восстановления.

   Один из таких проблесков случился как-то в пятницу вечером в самый разгар весны. Сидя в кровати после пробуждения от спокойного трехчасового сна, последовавшего за инъекцией пентотала натрия, Сивилла вспоминала предыдущий день, который большей частью выпал из памяти. Неожиданно в этой пустоте что-то стало прорисовываться.

   Было ли это воспоминанием – непонятно. Если и было, то воспоминанием особого рода: она припомнила не то, что делала как Сивилла, но – и это было самым ошеломляющим в воспоминании – то, что она делала в качестве Мэри и Сивиллы Энн. Сивилла отчетливо ощутила две личности, каждая из которых знала о том, что делает и говорит другая. Эти две личности вместе ходили в супермаркет, закупали там продукты, а потом обсуждали стоимость покупок.

   Возможно, наиболее экстраординарным для Сивиллы аспектом этих воспоминаний было осознание, что в один момент она существовала в образе Мэри, а в другой – в образе Сивиллы Энн, и во время активных действий одной личности другая находилась рядом, с ней можно было поговорить, поделиться своим мнением, выслушать ее совет.

   Сивилла вспомнила, как она становилась Сивиллой Энн. В качестве Сивиллы Энн она вернулась в квартиру, и ее внезапно охватило желание отправиться куда-нибудь в путешествие. Путешествие по каким-то причинам не состоялось, но, обдумывая его, она заглядывала в кошелек, лежавший на комоде, глазами Сивиллы Энн, предполагая забрать его с собой и вернуть, как только она где-нибудь устроится. Отмечая, что на карточке, удостоверяющей личность, отпечатано имя Сивилла И. Дорсетт, Сивилла Энн думала: «Это наверняка владелица». Воспоминания о пребывании в образе Сивиллы Энн были так отчетливы, что включали в себя даже недоумение Сивиллы Энн по поводу того, кто же такая Сивилла.

   Этот мимолетный взгляд в настоящее несколько недель спустя дополнился еще более глубоким переживанием прошлого.

   За завтраком Тедди сказала:

   – Мне очень хотелось бы узнать, что имела в виду Пегги Лу, когда говорила, что из букв складываются слова, из слов складываются предложения, а из предложений складываются абзацы.

   – Ты хочешь у меня узнать, что имела в виду Пегги Лу? – откликнулась Сивилла. – У меня? Поинтересуйся у кого-нибудь другого. Ты же знаешь, как мы с Пегги Лу относимся друг к другу.

   – Еще Пегги Лу что-то говорила о маленьких серых коробочках, стоящих рядами, о том, что ей нужно быть осторожной и глядеть в оба и что ей нужно убегать, – продолжала Тедди. – Я слышу об этих буквах, словах и коробочках уже несколько лет.

   Сивилла задумчиво ответила:

   – Я не имею об этом никакого понятия.

   Но произнося это, она взглянула на пустую стену перед собой и, продолжая ощущать себя Сивиллой, в то же время почувствовала себя маленькой девочкой. Это означало не уподобляться ребенку, а быть ребенком. Потом Сивилла услышала, как ее губы произносят:

   – Когда я была маленькой, мне не давали слушать сказки да и вообще любые истории, которые были «неправдой». Не разрешали мне и сочинять истории. Но я любила писать, в особенности рассказы о животных и стихи. Когда мама и папа заставили меня пообещать, что я больше не буду так делать, я изобрела способ «писать» без того, чтобы писать. Я вырезала слова и отдельные буквы из заголовков газет и складывала вырезки в маленькие серые коробочки, которые брала с собой в школу. Потом я наклеивала буквы на листы плотной бумаги, и таким образом из букв складывались слова, а из слов складывались абзацы, так что я могла писать, хотя на самом деле не писала. Ты понимаешь?

   Ошеломленная Тедди напомнила подруге:

   – Но ты только что говорила, что у тебя нет об этом ни малейших воспоминаний.

   – У меня их и не было, – спокойно ответила Сивилла, – но теперь они появились. Понимаешь, я изобрела этот прием, когда ходила в третий и четвертый классы, после того как умерла моя бабушка.

   Третий и четвертый классы после смерти бабушки? Спокойствие Сивиллы мгновенно испарилось, когда она осознала смысл произнесенного ею.

   Из тумана, сгустившегося над двумя потерянными годами Сивиллы (в промежутке между девятью и одиннадцатью годами), проступили воспоминания Пегги Лу и стали принадлежать Сивилле. Воспринимая воспоминания Пегги Лу как свои собственные, бодрствующее «я» по имени Сивилла смогло воспроизвести события из детства этого альтернативного «я». И в тот же момент Сивилла осознала, что чувствовала себя сейчас не как Пегги Лу – она чувствовала себя единой с Пегги. Пентотал расчистил неиспользуемую линию связи между Сивиллой и одним из ее альтернативных «я», восстановив фрагмент потерянных лет. Сивилла, которой никогда не было десять или одиннадцать, на миг перепрыгнула в этот возраст. То, что началось как обычная болтовня за завтраком, стало важной вехой на пути восстановления исходной личности Сивиллы.

   Одновременно с этим новым ощущением единства с Пегги Лу возникло совершенно новое отношение к самой Пегги Лу и к другим «я». Сивилла обрела способность отличать то, что она делала «как кто-то другой», от того, что она делала «в качестве самой себя». Сивилла, которая раньше, по определению Вики, стояла в стороне от всех, теперь приблизилась к ним.

   Оценивая «других» глазами доктора Уилбур, глазами Тедди, а теперь и собственным восприятием, Сивилла не без юмора задумывалась над тем, почему, несмотря на наличие этих «мальчишек и девчонок», вуаль одиночества, нависавшая над ней, так и не приподнялась. «Давай устроим для всех нас вечеринку», – прошептала Мэри из какого-то уголка сознания. Сивилле стало смешно.