Талтос - Энн Райс

Банкетный стол был накрыт для роскошного ужина.

— Боже мой, да это настоящий чертов пир! — сказал Марклин.

Ему противно было даже смотреть на все это: жареная баранина и говядина, огромные блюда с горячим картофелем, стопки сверкающих тарелок и груды серебряных вилок…

— Да они и вправду едят, на самом деле едят! — шепнул он на ухо Томми.

Длинная очередь пожилых мужчин и женщин медленно наполняла свои тарелки. Джоан Кросс в своем инвалидном кресле тоже была там. Джоан плакала. И еще здесь был внушительный Тимоти Холлингшед, на чьем лице, как обычно, отражались все его бесчисленные титулы, — надменный ублюдок без единого пенни за душой.

Сквозь толпу прошла Элвера с графином красного вина. Бокалы стояли на буфете. «А вот от этого и я бы не отказался, — подумал Марклин, — я бы не отказался от этого вина».

Он тут же представил, как наконец вырвется на свободу, представил себя в самолете, летящем в Америку, расслабленным, сбросившим ботинки. Стюардесса будет предлагать ему напитки и вкусную еду… И это было вопросом нескольких часов.

Колокол все не умолкал. Сколько еще он будет бить? Несколько человек рядом с Марклином говорили по-итальянски. Были здесь и старые ворчливые британцы, друзья Эрона, в основном отошедшие от дел. И еще тут была какая-то молодая женщина — ну, по крайней мере, она казалась молодой. Черные волосы и сильно подкрашенные глаза. Да, если присмотреться, становилось ясно: здесь были старшие члены ордена, а не просто древние развалины. Вон там Брайан Холловей из Амстердама. А там — анемичные близнецы с выпученными глазами, работавшие в Риме.

Никто ни на кого не смотрел, хотя люди разговаривали друг с другом. И атмосфера была торжественной, но вполне компанейской. Отовсюду доносился шепоток: Эрон то, Эрон это… Всегда любил Эрона… Всегда восхищался Эроном… Казалось, они совершенно забыли о Маркусе, да и правильно бы сделали, подумал Марклин, если бы знали, как дешево его можно было купить.

— Вина, джентльмены, прошу, — негромко сказала Элвера.

Она показала на длинные ряды хрустальных бокалов. Старомодные фужеры на высоких ножках. И старомодное убранство. Посмотреть только на эти антикварные серебряные вилки с глубокой гравировкой… На старые тарелки и блюда, извлеченные, наверное, из какого-нибудь подвала, чтобы нагрузить их мягкими ирисками и печеньем с глазурью…

— Нет, спасибо, — напряженно ответил Томми. — Не могу есть, когда приходится держать в руках тарелку и бокал.

Сквозь низкий гул тихих голосов прорвался чей-то смех. Чей-то голос зазвучал громче других… Джоан Кросс сидела одна посреди толпы, опустив голову на ладони.

— Но кого мы оплакиваем? — шепотом спросил Марклин. — Маркуса или Эрона?

Ему просто необходимо было хоть что-то сказать. Свечи раздражающе мигали, вокруг плыла тьма. Он моргнул. Он всегда любил запах чистого воска, но это было уже слишком.

Блейк и Талмадж что-то жарко обсуждали в углу зала. К ним присоединился Холлингшед. Насколько знал Марклин, всем им было хорошо за пятьдесят. Но где же послушники? Никого, кроме них с Томми. Даже Анслинга и Перри не видно, угодливых маленьких чудищ. И что говорит тебе интуиция? Что-то не так, что-то совсем неправильно…

Марклин догнал Элверу, быстро схватил ее за локоть.

— А нам полагается быть здесь?

— Да, конечно, — ответила Элвера.

— Но мы не одеты.

— Не важно. Выпейте-ка.

На этот раз она сунула бокал прямо ему в руку. Марклин поставил свою тарелку на край длинного стола. Наверное, это было нарушением этикета: никто другой так не делал. О черт, а тут что такое? Огромная кабанья голова с яблоком в зубах… Эту свинью на серебряном блюде окружали фрукты. Смешанный аромат был аппетитным, это Марклин вынужден был признать. Он, кажется, начинал чувствовать голод! Как глупо.

Элвера ушла, но рядом с Марклином очутился Натан Харберсон и смотрел на него с высоты своего грандиозного роста истинного южанина.

— Орден всегда такое устраивает? — спросил Марклин. — Закатывает банкет, когда кто-нибудь умирает?

— У нас есть свои обычаи, — ответил Натан Харберсон печальным тоном. — Мы стары, один старше другого. Мы серьезно относимся к своим обетам.

— Да, очень серьезно, — подтвердил один из пучеглазых римских близнецов.

Это, кажется, был Энцо. Или Родольфо? Марклин не мог вспомнить. Глаза итальянца, слишком выпуклые, чтобы выражать какие-то чувства, напоминали рыбьи и говорили только о болезни, поразившей обоих братьев… А когда близнецы улыбались, как сейчас, они вообще выглядели уродливо. Лица у них были худыми, морщинистыми. Однако между ними вроде бы имелось какое-то важное различие. Но какое? Марклин не мог припомнить.

— Есть некие базовые принципы, — сказал Натан Харберсон, и на этот раз его бархатный баритон прозвучал немного громче, немного смелее.

— И определенные вещи, — сказал близнец Энцо, — которые не обсуждаются.

Тимоти Холлингшед подошел ближе и теперь направил свой орлиный нос прямо на Марклина, как всегда это делал. Волосы у него были белыми и густыми, как у Эрона. Марклину не понравилось, как выглядит Тимоти. Он был похож на грозную версию Эрона, намного выше ростом и более элегантную на вид. Боже, а его кольца… Определенно вульгарные, но ведь каждое из них наверняка обладает собственной историей, связано с легендой о битве, сокровище или мести… Когда наконец можно будет отсюда уйти? Когда все это кончится?

— Да, кое-какие вещи мы считаем священными, — продолжал Тимоти, — как будто мы нечто вроде маленького государства, замкнутого на себя.

Вернулась Элвера.

— Да, это не просто вопрос традиции.

— Да, — согласился высокий темноволосый мужчина с чернильно-черными глазами и бронзовой кожей. — Это вопрос глубокого морального убеждения или преданности.

— И почтения, — добавил Энцо. — Не забывайте о почтении.

— Все согласны, — сказала Элвера, в упор глядя на Марклина. Но они все смотрели на него… — Согласны в том, что все это представляет собой особую ценность и должно быть защищено любой ценой.

В зал набилось еще больше народа, и все это были старшие члены. Само собой, и разговоры зазвучали чуть громче. Кто-то опять засмеялся. Неужели этим людям не хватает ума на то, чтобы сдержать смех?

«Мы здесь единственные послушники, — думал Марклин, — и это откровенно неправильно. И где же Томми?»

Внезапно впав в панику, он осознал, что давно уже потерял Томми из виду. Нет, вон же он, ест виноград, как какой-нибудь римский плутократ. Ему бы хоть из приличия не вести себя так…

Марклин быстро, неуверенно кивнул столпившимся вокруг него и, протолкавшись сквозь плотную стену мужчин и женщин и едва не сбив кого-то с ног, оказался рядом с Томми.

— Какого черта с тобой происходит? — резко спросил Томми. Он смотрел в потолок. — Бога ради, расслабься! Через несколько часов мы будем в самолете. Мы будем…

— Тсс, не говори ничего, — перебил его Марклин, осознавая, что его голос звучит совсем не как обычно, что он совершенно им не владеет.

Он не помнил, испытывал ли хоть раз в жизни такой страх.

Впервые он заметил, что вокруг на стенах висят полосы черной ткани. И двое часов в большом холле были накрыты! И зеркала были затянуты черным… Марклину все это казалось невыносимым. Он никогда не видел столь старомодной похоронной обстановки. Когда в его семье кто-то умирал, покойного кремировали. Кто-нибудь потом звонил и сообщал о событии. Именно так было с его родителями. Он был в школе, лежал на кровати и читал Яна Флеминга, когда ему позвонили. Он лишь кивнул в ответ и продолжил чтение.

«И ты теперь унаследуешь все, абсолютно все…»

Неожиданно Марклина сильно затошнило от запаха свечей. Вокруг себя он видел канделябры, дорогие, серебряные. Некоторые были даже украшены драгоценными камнями. Боже, сколько же денег прячет этот орден в своих подвалах и погребах? Воистину небольшое государство. Но это же все благодаря дуракам вроде Стюарта, который давным-давно завещал ордену все свое состояние, но должен был, конечно же, изменить завещание, учитывая все обстоятельства.

Все обстоятельства. Тесса. Его план. Где сейчас Стюарт? С Тессой?

Разговоры становились все громче и громче. Звенели бокалы. Элвера снова подошла и подлила вина в бокал Марклина.

— Выпей, Марк, — сказала она.

— Давай-давай, Марк, — прошептал Томми, неприятно приблизившись к его лицу.

Марклин обернулся. Это была не его религия. Это был не его обычай — стоять вот так на рассвете, в черной одежде, что-то есть и пить…

— Я ухожу. Сейчас же! — внезапно заявил он.

Его голос, казалось, прогремел эхом по всему залу.

Все мгновенно умолкли.

На одну секунду настала звенящая тишина, и Марклин едва не закричал. Желание кричать было в нем даже сильнее, чем это случалось в детстве. Кричать от панического страха, от ужаса… Он сам не знал от чего.