Верховья - Валентин Арсеньевич Николаев

Все было исправно, но двигатель не подчинялся.

— И чего ему надо, уперся, как бык... — вздохнул Семен.

Оставалось непроверенным только газораспределение.

И оба теперь думали об этом, но оба молчали, потому что не знали оба, как его регулировать.

А признаться было стыдно. Стрежневу — потому что не научился за всю жизнь делать этого, хотя капитану вроде и не обязательно. Семену же — надо было бы, да тоже не знал. Нет, знать-то он знал, но не надеялся, что справится один: не помнил всего толком, давно не приходилось. В двигателе это самая сложная, тонкая регулировка.

Наверху, где-то совсем рядом, возле катера надсадно взревывал трактор. Вышли поглядеть. Трактор по другую сторону заливины устанавливал на гриве тесовую будочку на санях. На боках ее висели спасательные круги.

— Дожили, — сказал Стрежнев.

— Чего это? — спросил Семен, разглядывая приехавший домик.

— Будка для перевозчика, завтра на лодке возить будут... Время-то — май. Весь мир через реку повалит — стыда не оберешься, стоим, как памятник, накрасились.

Они снова спустились в машинное, теперь пробовали по-отчаянному, уже не жалели аккумуляторов. Пытались и с факелом и без факела, с клапанами и без клапанов... Но так ничего и не добились, только заметно «посадили» аккумуляторы да измучились сами.

Больше не ругались, не строили никаких догадок. Молча захлопнули машинное отделение, а потом долго сидели на скамейке перед рубкой, откинувшись на леера.

Снова был вечер. Тихий, мглистый. Темнело.

Трактор ушел. Резал фырканьем тишину далеко у поселка. Река посапывала у берега. Повыше по течению, за будкой, изредка всплескивали песчаные обвалы. Слышны были за рекой голоса ребятишек.

А они все сидели, тупо глядели перед собой на темную воду.

— Побрели? — Семен кивнул в сторону поселка.

Стрежнев тяжело встал.

— Пойдем, — сказал он. — Утро вечера мудренее. Увидим...

Но мудрого в голову ничего не шло. Как Стрежнев ни думал, а все получалось, что надо завтра звать линейного и говорить ему о двигателе. Не хотелось этого Стрежневу, не хотелось кланяться, признаваться в своем бессилии теперь, уж перед самым концом. И еще: он втайне надеялся — утром, может, что-то и прояснится, всяко бывает в жизни.

Они сошли по трапу на берег, помыли, потерли со скрипом мокрым песком руки. Стрежнев по привычке набрал в ладошку воды, хотел напиться, но вспомнил, что весна, вода мутная, и выпустил ее обратно. Он с трудом разогнулся и побрел поперек грив к огням брандвахты.

Семен отстал, но не окликал его, шел следом. Видел он в сумерках, что Стрежнев пошатывается, как после выпивки, а запястья его белеют: он так и не рассучил рукавов.

Опять взлетали с грив сонные чибисы, опять жалобились в темноте, но ни Семен, ни Стрежнев их не слушали, не жалели.

5

Утром в каюту вошел Федор.

— Поплыл я, сегодня уведут, — сказал он, не изменившись в лице.

«Ну, дождался, — с радостью за Федора подумал Стрежнев, — хоть поотойдет теперь, а то совсем потускнел».

— Так... отзимовал, значит, — сказал Федор, присаживаясь на стул. — Ждал, ждал... а теперь и плыть что-то неохота. Да и чего я там оставил? Жена здесь... весь с собой. Ну что ж, может, отвальную возьмем? — спросил с безразличием.

— Не время, — покачал головой Стрежнев, — с движком зашились совсем. Да и неохота. А ты запасись, дорога длинная... Тебе теперь можно — не нам.

Федор еще больше насупился, не попрощавшись, вышел. Потом вернулся, сказал в открытую дверь:

— Мешки берите, все забирайте... Больше не увидимся.

— Да еще не уведут, простоишь до завтра... Вечером и посидим. Сегодня, может, заведем, — стараясь загладить вину, сказал Стрежнев.

Федор ничего не ответил, но долго глядел на обоих, медленно закрывая дверь.

Аккумуляторы за ночь поотдохнули, схватили хорошо, и даже один раз обнадеживающе вырвался из-под клапанов синий дымок.

— Может, раздышится, — в робкой надежде сказал Семен.

Однако с каждым пуском двигатель вставал все скорее, с шипением выдыхал воздух.

— Бросай, Семка, посадим аккумуляторы, — сказал Стрежнев. — Иди за линейным.

Семен пошел берегом. Олег на палубе наливной баржи что-то обсуждал со шкипером у раскрытого люка.

— Ну как? — увидев Семена, встрепенулся Олег. — Директор приказал сегодня же выпустить катер. Завтра праздник, говорит, на лодке людей перетопим.

— Не берет, — угнетенно ответил Семен.

— Не знаю, что вы там намудрили... Пошли.

Стрежнев так и сидел в машинном. Устроившись на перевернутом ведре, разглядывал какую-то замасленную книжку.

— Что, Николай Николаич? — спросил Олег, спускаясь.

— Газораспределение надо регулировать... Гляжу вот руководство, подзабыл, — не поднимая головы, спокойно ответил Стрежнев.

— Ну что ж, давайте разбираться, — Олег вздохнул. — Я тоже на память не помню. Ну-ка, покажи...

И он забрал у Стрежнева книжку.

Читали, крутили ломом маховик, подкручивали клапаны. Снова вращали маховик, спорили и опять брались за книжку...

А на берегу, у будочки, начиналось уже предпраздничное оживление. Даже в трюме им было слышно, как там смеются, играет гармонь, задорно фырчит моторная лодка, спеша переправить в обе стороны гостей.

Иногда над головами у них раздавались осторожные шаги по палубе, и вскоре в проеме люка появлялась любопытная физиономия, с извиняющейся улыбкой спрашивала:

— Поехали?..

Все трое поворачивались на голос, и, хотя никто не произносил ни слова, физиономия тускнела и тут же исчезала: так выразительны были их взгляды.

Во второй половине дня, все измазавшись, с газораспределением наконец покончили.

Двигатель зашевелился уже с другим, более мягким утробным звуком. Но тут же заноровился, отвечал совсем коротко, будто огрызался на своих хозяев за их неумение, надоедливость.

— Аккумуляторы... — сказал Олег, не глядя на Семена и Стрежнева. — Новые батареи посадили, дорвались без толку-то... — и полез наверх. Молча, с виноватым видом поднялись и Семен со Стрежневым.

Какая-то тетка подошла к трапу и, взмахнув рукой, решительно сказала Стрежневу:

— Дяденька, вези! Глянь-ко, нас сколь... Скоро ли на этой лодчонке?

Толпа, прислушиваясь, смолкла.

— Не готово,