После ночи — утро - Михаил Фёдорович Колягин

После ночи — утро

ПОСЛЕ НОЧИ — УТРО

Повесть

I

Еще до того, как проснуться окончательно, Платон Николаевич Васенин слышал через открытую форточку голоса людей, чувствовал, как затылок и щеку грело вставшее уже солнце, а из ванной, где умывался зять, неслось такое фырканье и уханье, будто паровоз тащил на подъем тяжелый состав. Васенин закрылся одеялом с головой. Звуки стали глуше. Несколько минут Платон Николаевич, не открывая глаз, лежал, прислушиваясь к веселому чириканью воробья за окном, потом рывком отбросил одеяло, встал. Он был невысок, сухощав, подборист. Солнце, дробясь через листву тополя, высившегося перед балконом, горячими пятнами легло на широкое, скуластое лицо с жесткими чертами, на жилистую, смуглую шею с остроуглым, подвижным кадыком и широкую, выпуклую грудь. Марина Ивановна еще спала, отвернувшись к стене. Погрубевшие от седины волосы рассыпались, спутались во вмятине на подушке. Откинутый угол одеяла открывал белую, с бугристой складкой сзади, шею и большое округлое плечо.

«Эко разнесло бабу. Будто на дрожжах…» — вздохнул Платон Николаевич и стал одеваться, нарочито громко покряхтывая.

Жена беспокойно повернулась на спину, откинув в сторону тяжелую, потную руку, глубоко со всхлипом вздохнула и снова затихла.

Васенин вышел из спальни в тот момент, когда в двери гремели ключи — зять и Ольга уходили на работу. В коридоре пахло жареным луком, туалетным мылом и губной помадой. Фырчал неплотно завернутый кран водопровода. Если его закрыть, наступит «космическая» тишина.

В ванной, как и зять, он громко крякал, плескал ледяную воду на грудь, хлопал ладонями по жилистым бокам. Вышел посвежевшим. Тер беспощадно себя жестким холщовым полотенцем так, что кожа на груди вспыхивала розовыми кругами. Захотелось услышать чей-нибудь голос. Он вернулся в спальню и с порога бодро крикнул:

— Вставай, засоня! Так и жизнь проспать можно.

Марина Ивановна вздрогнула, округлила глаза и тут же села поперек кровати, свесив ноги на пол. Наивно приоткрытый рот и удивленные глаза делали ее очень похожей на прежнюю давнюю Марину. Даже румянец на щеках выступил и ямочки обозначились. И Васенин невольно засмотрелся на жену. Вспомнилось, как в первые годы их жизни вот такая же простоволосая, в одной сорочке, она слушала его до глубокой ночи. Когда Платона начинало клонить ко сну, она легонько встряхивала его за плечи, подбадривала:

— Говори, Платоша, говори.

Тогда ее интересовало все: его работа, заводские новости, международные события. И вот сейчас опять она была похожа на ту Марину.

— Случилось что?

Платон Николаевич усмехнулся:

— Ничего особенного. Денек-то какой на улице, а ты свою тушу в постели паришь.

Марина Ивановна потянулась и протяжно зевнула.

— Мучается человек дурью, — сказала она и стала не спеша горстями собирать рассыпанные по плечам волосы. Укрепила их гребенкой, оделась и, протирая кулаками глаза, присела на стул против мужа.

— Ну, что прикажешь делать?

Делать было действительно нечего. Когда работал Платон Николаевич, вроде и у жены хватало забот по хозяйству — с рассвета дотемна хватало работы. А когда дети ходили в школу, и того больше было хлопот. Теперь дети взрослые: сын в армии, дочь живет своей семьей, а Платону Николаевичу ничего не нужно.

— Ты бы, Марина, занятие себе какое-нибудь нашла. Нельзя так. Совсем закисла.

— Занятие?.. Где его взять? На улице не валяется.

— Взялась бы хотя для молодых готовить, — неуверенно предложил Платон Николаевич.

— Уже пробовала. Не нравится. Народ нынче больно привередливый стал. По-книжному все готовят. Подливы, соусы им подавай, да эти самые… деликатесы. А я что? Откуда мне знать?

— Внучонка бы нам скорей дождаться, — мечтательно проговорил Платон Николаевич. — Тогда бы и у тебя заботы появились. Только, видно, не скоро. Третий месяц живут.

— Не беспокойся. Сейчас все ускоренными темпами делается. Может, и раньше будет.

Васенин осуждающе покачал головой:

— Меняться ты, Мариша, стала характером. Злость у тебя откуда-то взялась. Стареешь, что ли, или от безделья это?

— Сам-то чем занимаешься? Бродишь целыми днями по улицам, как неприкаянный.

Васенин встал. Подошел к балкону, открыл дверь, взглянул на улицу. Недавно прошел сильный дождь, и бело-розовые облака убегали на восток. Каждой дождинке на тополиных листьях солнце подарило по искорке, и деревья ослепительно сверкали. В комнате запахло мокрой дорожной пылью. С улицы вместе со свежим воздухом ворвались голоса играющих во дворе ребятишек.

— Колька, иди подсади! Мяч застрял на самой верхушке!

— Я тебе подсажу, байструк ты этакий! Все деревья обломали!

Это — старшая дома Елизавета Васильевна.

— Не все, тетя Лиза, — возразил мальчик. — Зачем зря говорить?

— Больно языкастые стали. Распустили вас. В наше время, бывало…

«И что она воюет с детворой? Все равно ведь залезут. Не уследишь. Разве сама такой не была? В наше время… — думал Васенин, зная, что сейчас Елизавета Васильевна читает ребятам нотацию о том, какими были дети в ее время. — Во все времена детство одинаково. Всегда оно проказливое, жизнерадостное. Так резвились до нас, резвились мы и после нас так же будут резвиться. Здесь, в этом дворе будут играть дети вон того Кольки, но нас уже не будет… И Марина была когда-то сорви-головой. Совсем ведь недавно была. Каких-нибудь тридцать с лишним… Эх, да что говорить — все-таки несправедлива природа. На кой черт, к примеру, такой долгий срок ворону? Что он, за несколько веков ума набирается? Нет же. Каким глупым родится, таким и умирает. И пользы от него никакой. А тут только начинаешь набираться житейской мудрости — и уже старость. Кто-то сказал: дорога жизни ведет только к закату. И нельзя на этой дороге остановиться, нельзя повернуть назад, нельзя проделать этот путь хотя бы дважды. И начинается увядание с пенсии. В работе некогда думать о старости, там других забот по горло… Да что это со мной?» — вдруг опомнился Платон Николаевич.

Он не стал возражать, когда Марина подала ему хозяйственную сумку, пять рублей и попросила сходить на рынок. У порога он получил традиционный пятиминутный инструктаж, как выбирать продукты. Наверное, в сотый раз Платон Николаевич «твердо себе уяснил», что от тухлого мяса исходит дурной запах, что мятые помидоры имеют потемневшие бока, и много других премудростей, о которых, как сказала Марина Ивановна, «мужчины понятия не имеют».

Наконец он вышел на улицу. Дождь до отказа насытил землю влагой. В выбоинах на шоссе и даже под деревьями в газонах стояли цветистые, как хвост