Верховья - Валентин Арсеньевич Николаев

— Вот, давайте со сдачей-приемом... — приветливо улыбнулся он. — Только я за капитана приехал. Тебя меняю, Николай... Хватит, в матросах походил. За вас лето отхожу да на Волгу подамся. Здесь ничего не выработаешь... Да и что за работа — по бревнам ползать, топляки считать. А на Волге со временем можно на большой теплоход уйти, там на простор.... Скажи спасибо, что вас снимаю с этого корыта. Вот лысый написал...

Тут он достал из нагрудного кармана листок и с важностью протянул его Стрежневу. Писал начальник, из затона:

Стрежневу Н. Н. — капитану катера Д-9

Николай Николаевич!

Срок Вашей работы на флоте кончается 2-го мая с. г. В кадрах ошиблись, поэтому высылаем замену — капитана Яблочкина. Сдавайте ему катер по акту и можете возвращаться в затон. Проводим Вас на заслуженный отдых, как положено.

Матроса и механика подыскиваем. Скоро направим. Маслов С. пусть пока работает, ждет.

Начальник Транспортно-ремонтного участка Чижов».

— Ясно... — сказал Стрежнев и подумал: «Что ж, выходит, опять выехали на мне. Знал, кого посылал. Другой наремонтировал бы ему...

Нет, письмо начальника не обижало, обижало другое:

«Столько труда — и отдать все вот этому... И Семен уходит. Вот так оно и получается: кто-то всю жизнь лямку тянет, а кто-то всю жизнь нахребетником едет. И везет ведь им! Да и начальство потакает! Вот он сидит — чистенький, с розовыми ноготками. Зиму отоспался и — на́ тебе, катер готовехонек, опять ломай...»

— Ну, давайте... — сказал капитан, в нетерпении поднял свой стакан, — сегодня Май, что ли...

— Валяй, валяй, глотни, — подбодрил нового Семен, — мы на вахте...

— Ну, за ваш катер! — сказал Яблочкин и выпил. — Как отремонтировали-то? Все?.. Я вот еще думаю, стоит ли принимать-то на свою шею это корыто. Погляжу... Скоро с верхов катера будут приходить. Кто-нибудь погорит... Это уж точно! Не на этот, так на другой поставят. Куда они денутся?.. Капитанов-то нет!..

Стрежнев едва сдерживал себя.

— А ты — стервятник, — сказал он Яблочкину, глядя как тот чистыми пальцами раздевает яйцо. — Добычи ждешь...

— А что? Надо жить, вывертываться!.. Дураков нынче не стало, — усмехнувшись ответил Яблочкин, пододвигая к себе стакан, — все едут, а тут пропадать, что ли?

«Так, значит, для тебя ремонтировали, страдали?» — подумал Стрежнев и тут же резко встал, неловко толкнул весь стол. Он забрал консервную банку, бутылку воды, что принес Семен, и молча ушел наверх, в рубку.

Не хотелось заваривать новой каши — ведь уж отработано все. Вышел срок! «Пусть, как хотят, — думал Стрежнев. — Сам черт не разберет, что у них делается. Но мне-то за какие грехи?!»

Семен тоже пришел в рубку. Видно, и ему было не сладко с новым капитаном.

Трудно, неуютно прожили они эту весну, но такого исхода не ждали. Что-то было не так, что-то надо было делать. А что? Обоим бросить катер, возвращаться в затон? Было жаль... и не только катера.

«А может, в самом деле, плюнуть на все? — успокаивал себя Стрежнев. — Ехать домой. Там дочь Нинка приехала из института, лимонов привезла... Отоспаться, помыться в бане... А начальнику сказать, пусть Семену скорее замену шлет. Да, так и сделать. Надо составить акт, позвать Олега, подписаться всем и — марш!.. А Семен как-нибудь дня-то три перетерпит. Акт старый валяется в тумбочке. Переписать, проверить, что совпадает, и все! Пожалуй, так и лучше. Пойду за линейным...»

Стрежнев завел двигатель, спустился еще ниже, чтобы поближе к конторе быть, пристал.

В рубку поднялся из кубрика Яблочкин.

— На, плавай... — сказал ему Стрежнев и скорее шагнул из рубки.

Семен удивленно глядел на Стрежнева, не отставал от него.

— Акт будем оформлять, — пояснил ему Стрежнев. — Да подписывать надо... Пойду за Олегом.

Яблочкин встал к штурвалу, а Семен подал на берег трап и придержал его, когда Стрежнев спускался, тяжело прогибая доски.

Пошел Стрежнев по луговине, услышал, как зафыркал, отваливая, катер, и не вытерпел, оглянулся.

Сиротой сидел на палубе Семен, он даже не уходил ни в рубку, ни в машинное, глядел вслед Стрежневу, будто провожая его навсегда.

И так сжалось внутри у Стрежнева, что он запнулся на ровном месте, затоптался растерянно, ища, где бы сесть...

Катер развернулся, устремился на ту сторону. Разбегался легко, красиво, со стороны и не подумаешь, что почти калека.

Стрежнев присел на камень и следил за катером, не зная, как быть. Жаль ему сделалось отдавать его в эти руки, жаль Семена... Жаль было и еще чего-то...

А вокруг был тихий солнечный полдень. Здесь, на берегу, за огородами и банями, не дуло, как на воде.

И Стрежнев сидел, грелся на солнышке, глядел вокруг: на церковь за рекой, на сиреневый березовый лесок внизу, в изгибе реки. Слушал, как там ремонтировали боны сплавщики — потюкивали топорами, и удары, усиливаясь берегами, отдавались, как в пустом.

Все было свое, родное...

Линейного Стрежнев не нашел, но, когда вернулся на катер, сказал в рубке, что тот скоро придет.

Яблочкин был в распахнутом кителе, уже освоился — ловко раскручивал штурвал, отчаянно дергал рычаг реверса и, как бы хвалясь перед пассажирами, покрикивал на Семена: «Убирай трап! Отдавай чалку!» И тут же, не дожидаясь, когда Семен справится с тяжелым трапом, отходил от берега.

Семен зло грохотал о железо палубы трапом и сразу скрывался в машинном.

Стрежнев спустился в кубрик. Надо было писать акт, а не писалось. Он взял с дивана рюкзак и стал в него складывать связанные валенки, мыло, полотенце... Потом достал из ящика тумбочки свои личные гаечные ключи, отвертки... Задумался: «Может, оставить?.. Нет, не оставлю, другому бы кому, а этому не дам... Семену? Ему тоже не надо, тоже уходит...»

В нетопленном ни разу кубрике было еще сыро, холодно, пахло непросохшей краской, утробным духом железного, всегда погруженного в воду жилища.

Только сейчас заметил Стрежнев всю неприбранность, сумрачность кубрика. Да и везде, на всей земле, казалось, сейчас так же холодно, неуютно-сиро.

Ему все еще не верилось, что вот он как-то сразу, будто шутя, стал свободен, и с него больше никто ничего не спрашивает