Верховья - Валентин Арсеньевич Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставив раскрытый рюкзак на краю стола, Стрежнев отвалился на спинку дивана, задумался.
«Да, все-таки это была жизнь! На реке, на людях — среди шкиперов, сплавщиков, капитанов... Среди понимающих людей! Как легко спится на своем катере возле открытых иллюминаторов в теплую летнюю ночь, как легко и приятно пробуждение!.. Вставать можно без спеха, спокойно попить чаю, а уж потом идти наверх, на палубу. Поздороваться, поговорить с капитаном-соседом, глядя на сонные, ночующие рядом другие катера... Прочесть вечерний рейсовый приказ, прижать его в уголке рубки рупором, чтобы не сдуло со столика ветром и привычной ощупью найти кнопку стартера... Выпятившись на фарватер, плавно прибавлять обороты, чувствовать, как мягкий ветерок все свежее, настойчивее пробивается под накинутую на голое тело, простиранную с вечера спецовку... Нет ничего лучше этих ранних выходов в рейс, когда хорошо выспишься, когда еще не так жарко солнце.
Все еще в ночном покое, но совсем светло, и ты уже бежишь серединой реки, уже в деле. Матрос внизу варит уху, и из кубрика попахивает лавровым листом, а в раскрытую дверь рубки тянет гарью выхлопа или нанесет с берега, от плотов томной гнилью — преющей в теплой воде сосновой корой...»
Резкий неожиданный удар свалил Стрежнева на диван, слетел со стола рюкзак, зазвенела, покатилась под печку кружка. На палубе вырвался женский визг, торопливо затопали над головой по железу ноги...
Стрежнев, как ошпаренный, вылетел наверх.
— Что?!
Метнул глазами по палубе: народ с носа торопливо спрыгивал на бревенчатый настил причала, и, как бы извиняясь за свой испуг, уже смеялась, видимо, вскрикнувшая женщина. Выпрыгнув на мостки, она поправляла юбку, оглядывалась на катер, а капитан, снисходительно улыбаясь, спокойно вращал штурвал, не сбавляя оборотов дизеля.
— Ты!.. Что?! — задохнулся Стрежнев. — Перетопишь! — Он даже не мог говорить. — Корпус гнилой!.. Заварен!..
— А-а... чего ему будет?.. — ответил Яблочкин, намереваясь подойти в другом месте — поближе к свае. — Обтерпится...
— Ах, сволочь! Обтерпится?! На берег убирайся! Не жаль — чужое? Не получишь.
Стрежнев выскочил из рубки, схватил со скамейки капитанову фуфайку и зло швырнул ее на причал.
— На!.. — А больше не знал, что и делать.
Обескураженный Яблочкин заглушил двигатель, замер у штурвала. Люди, не оборачиваясь, уходили по берегу, галдели.
А на катере стало непривычно тихо. Стрежнев разом остыл, растерянно стоял посреди палубы.
Катер медленно разворачивало течением, клало бортом вдоль причала и постепенно оттягивало вниз. Между крайним помятым бревном и привальным брусом катера тягуче-долго росла, ширилась щель.
И все молча глядели на эту черную растущую щель: глядел Стрежнев, глядел из рубки Яблочкин и, как разъяренный зверь из норы, наполовину высунувшись из люка машинного, пожирал взглядом эту щель Семен. Черные скулы его затвердели, и казалось, готов он к решительному прыжку из своего укрытия.
А щель, как громадный черный удав, на глазах у всех жирнела, раздувалась...
Семен, глянув на бледное, жалкое лицо Стрежнева, не вытерпел, пружинисто выскочил из люка и молча прошмыгнул мимо Яблочкина в кубрик. Появившись оттуда с мешком капитана, он кинул его далеко на причал. Мешок, ударившись чем-то, надсадно крякнул изнутри.
Теперь оба молча глядели на Яблочкина, ждали.
Наконец, со злостью пнув дверь ботинком, он оттолкнулся от леера и выскочил на причал.
Семен молча встал на его место к штурвалу, и катер на полных оборотах кинулся наперерез реки.
От берега и до берега он летел, как нахлестанный, будто гналась за ним, хватала из-под воды за винт нечистая сила.
Вслед за весной
1
Как быть дальше, оба не знали. И не говорили об этом. Ходили от берега до берега, и каждый молча, без суеты делал свое дело: Стрежнев стоял у штурвала, Семен управлялся с чалкой, трапом, помогал при посадке и высадке старикам, женщинам... Обоим было как-то неудобно, вроде стыдно друг перед другом. А в душе каждый про себя все же радовался.
Семен не заходил пока к Стрежневу в рубку, но, мельком встречаясь взглядами, они старались угадать, что думает каждый.
Так и плавали пока, зная, что весь разговор будет потом.
За полдень увидел Стрежнев среди пассажиров парнишку, как будто знакомого. Пока вспоминал, кто он, чей, парнишка прыгнул на катер и прямо с чемоданчиком и сумкой вошел в рубку, поздоровался.
— Не из затона? — спросил Стрежнев.
Тот утвердительно кивнул головой:
— На ваш катер... матросить прислали.
— Ладно, давай, — мягко сказал Стрежнев и тут только вспомнил, что это Мишка — прошлогодний матрос Ивана Карпова.
Стрежнев был рад, что наконец появился свой, затонский человек: хоть как-то развеет тяжесть ссоры.
— Ну что там нового в затоне, давай расскажи веселенькое...
— Все по-старому... Вчера дядя Федор умер, с третьей брандвахты.
— Как? — вздрогнул Стрежнев, и руки его опали. — Ты что! Врешь?
И он в упор поглядел на Мишку.
— Днем брандвахту привели в затон, вечером он сходил в баню, а ночью и умер, — сказал Мишка.
Штурвал, оставшись на свободе, покрутился, покрутился и замер. Катер полого загибал по дуге книзу.
Стрежнев сбросил обороты до малых, потом ослабевшей рукой стал выравнивать катер. Он поставил его против течения и работал так минуты три. Почти стояли на месте, едва одолевали течение.
Мишка удивленно и виновато глядел на большого и такого беспомощного в затасканной и заляпанной краской фуфайке Стрежнева.
С палубы, наклоняясь, заглядывали под стекло в рубку, пытаясь угадать, в чем дело. Но Стрежнев не замечал этого.
Так на малых оборотах он и шел до самого берега.
Не понимали и на берегу: шел, шел катер, и вдруг его будто парализовало посреди реки. Когда причалились, Стрежнев слабо махнул рукой, отдал штурвал Семену, а сам медленно, не сказав ни слова, стал спускаться в кубрик.
Он откинулся на диван, глубоко вздохнул и начал расстегивать крючки на воротнике кителя, потом — фуфайку и все пуговицы кителя, и сидел так, покачиваясь, поглаживая большими руками затасканные до блеска на коленях
