Ханидо и Халерха - Курилов Семен

— Не камланить ли ты задумал? — почему-то перепугался Куриль.

— Нет. Возьми, Охоноо, бубен.

— Ты что? Зачем бубен мне? Один раз взял его в руки — больше ни за что не возьму!

— Без колотушки! Возьми, возьми… — сказал Токио и уставился в глаза Куриля своими странно замершими глазами.

И случилось невероятное: голова юкагиров опять держал в руках бубен.

Испугавшись этого, Мамахан потихоньку встал — и попятился из тордоха. Никто его не задерживал.

— Найди на обруче три зарубки, — приказал Токио.

— Вот. Нашел… Одинаковые.

— Которую метку ты выбираешь? Покажи пальцем.

— Вот эту.

— Хорошо. Среднюю, значит? Это меня радует. Если бы ты указал на крайнюю, я бы считал, что ты не хочешь быть моим другом… Теперь возьми колотушку…

И Куриль взял колотушку.

— Ударь раз. Чуть потише… Еще раз…

Глаза Куриля бессмысленно уставились в глаза якута. Лицо сделалось неподвижным, будто и неживым. И вдруг голова его медленно начала опускаться.

Словно сквозь сон он услышал слова:

— …Ты будешь делать все, что я захочу… Будешь делать. Будешь… А сейчас смотри повнимательней… Ты видишь этого зверя? Ты его видишь… Но это не зверь. Это не зверь…

Точно так же, как во сне ранним утром, Куриль ясно видел перед собой очень худого, а потому верткого медведя с понимающими человеческими глазами.

— Хватит, — спокойно сказал Токио. — Дай бубен мне. И колотушку.

Куриль почувствовал головокружение. Но он уже не видел худого медведя с человеческими глазами.

Токио отвернулся, пряча бубен в мешок. А Куриль встал и тихо, как Мамахан, ушел из тордоха.

Побродив по мокрой после дождя траве, Куриль вернулся и сразу заговорил:

— Ты мне завязал глаза. Внушение сделал. Но я и без этого знал, что ты волшебством можешь убедить, в чем хочешь.

— Значит, ты не веришь, что есть мир духов? Не веришь? Хорошо…

И Токио опять начал спокойно развязывать свой мешок.

— Я ехал всю ночь. Устал. Сейчас я лягу спать. А ты возьми мой бубен. Я даже могу уехать в ближнее стойбище… На, возьми бубен…

— Нет, нет! Перестань! — взмолился Куриль. — Я не за этим тебя позвал. Я не говорю, что нет мира духов. Может, и есть он. Ты мне скажи: Кака шаман или нет?

— Кака годами не молодой, а шаман — молодой. Не все он умеет еще. Научится. Лучшего у чукчей пока нет. Будет очень сильным шаманом.

Под ногами у Куриля все зашаталось.

— Послушай, Митрэй, — заговорил он с горячностью. — Я не хотел, чтобы Тачана умерла. Не хотел! Я ругаю себя за промах. Но ты можешь объяснить это людям?

— Камланить надо? Камланить можно. Только теперь дорога длинная. Много дней прошло. Сейчас очень трудно следы Татьяны [81] искать, потом придется долго идти по этим следам, духов искать… Иначе как же узнаешь, почему она ушла из этого мира? Плата духам, наверно, будет большая… А если бы сразу после смерти ее — так это стоило бы сущий пустяк…

— Не сомневайся! — сказал Куриль, чувствуя, что начинается деловой разговор. — Что ты возьмешь? Оленей? Юколу?

— Зачем мне олени? Может, песцовые шкурки найдутся… — скромно запросил шаман.

— Возьми. Десять хватит?

— Думаю, хватит. Может, еще и люди подкинут…

И опять в стойбище на Соколиной едоме загремел бубен. Интерес к загадочной смерти шаманки был настолько велик, что, наверное, все юкагирские стойбища переместились на берег Малого Улуро.

Камланил Токио в этот раз хорошо, по-настоящему. Он бил в бубен, пел песни, кричал, подпрыгивал и даже перестарался: один раз так подпрыгнул, что ударился о толстую перекладину и набил себе на лбу огромную шишку.

С грустью смотрел на все это Куриль. Он видел, чувствовал, что звон бубна облегчает души людей, радует и тревожит, вселяет надежды, уводит в далекий нездешний мир. Он был бессилен. Сейчас он понимал это как никогда раньше. На что он поднял руку!..

Но важнее всего для Куриля был результат камлания. Как оправдает его якутский шаман, которому верят все, от старика до мальчишки?

И Токио повел свой рассказ…

Оказывается, в единоборстве с духом отца Мельгайвача Тачана чуть-чуть не победила. Но ее надо было бы уговорить, чтобы она не била несчастную Пайпэткэ; дух не всегда сидит в ее теле — выходит. А она, чтобы скорей обезопасить людей, поспешила. Куриль не шаман и не знал этого. Но он захотел проникнуть в тайны, а когда не сумел — рассердился. И как только порвался бубен — дух Мельгайвача набросился на Тачану, усыпил ее и даже лишил перед смертью ума…

— Куриль не виноват, — закончил рассказ Токио. — Он только знал, что защитить Пайпэткэ надо. А разве может защитить не шаман?

— Митрэй, а почему Тачана все-таки отреклась от шаманства? — спросил Лэмбукиэ.

— Га! Ты хочешь сказать, что дух отца Мельгайвача был не предусмотрителен? Очень даже он был предусмотрительным. Он думал, что слова Тачаны перед смертью пойдут в его пользу. Вот поверили бы вы Тачане — стали бы отрицать всех шаманов. А тогда-то он уж напакостил бы вам вволю…

Куриль дальше не стал слушать. Он сидел близко к двери — за спинами приезжих — и незаметно выполз наружу.

Был солнечный день. Чайки кружились над озером, дети бегали по траве, у тордохов лежали собаки. Все осталось на месте, как пять зим назад, десять и двадцать зим…

…А в один из хмурых осенних дней Куриль совсем упал духом. Приезжий из Халарчи человек сообщил, что в стойбище на Соколиной едоме скоро приедет шаман Кака. Едет он вроде бы с добрыми намерениями, побывав перед этим у шамана Токио, в Сен-Келя…

Куриль взял у Мамахана коня и отправился в стойбище.

Он не доехал до Соколиной едомы: услышал звон бубна и повернул обратно.

Кто-то камланил. Не Кака — свой, юкагир, камланил…

А по первому снегу в Булгунях неожиданно прикатил на нарте начальник из города. Это был очень тепло одетый, грузный и рослый мужчина с широченной окладистой бородой и с остренькими усами, зло торчащими в разные стороны.

Куриль ни разу в жизни не видел его. А он и не назвал своего имени, не сказал, кем состоит при исправнике.

Русский вошел в тордох, снял шапку, чинно поклонился жене Куриля и сказал:

— Господин Курилов? Не ошибаюсь?

— Нет. Я Курилов. Зовут Афанасием…

— Скверная история у вас тут получилась. Хочу все сам услышать. Ночевать не буду: выслушаю, поговорю и уеду.

С трепетом, как перед самим богом, голова юкагиров стал рассказывать все, что давно приготовился рассказать исправнику.

Русский начальник слушал не перебивая. А когда Куриль кончил, спросил:

— Но зачем тебе понадобилось бить в бубен? Зачем?

— Я же вам все изложил! — удивился Куриль непонятливости такого большого начальника. — Раскол же произошел в шаманстве! Настоящий раскол. Я могу еще перечислить шаманов, которые перед смертью раскаивались: Сайрэ, Тачана, потом еще Мельгайвач — очень богатый шаман…

— Ты все это уверенно говоришь?

— Как же я могу говорить неуверенно! Я же не просто богач — я голова целого рода…

— Голова… А как другие богачи и крупные шаманы к этому отнесутся?

— Я очень богат. А богатство сильнее шаманства.

— Ну, это еще не известно… Хорошо, господин Курилов: ты головой и останешься. Но предупреждаю тебя: над верой людей не смеяться! Спокойствие создавайте в стойбищах. Бог на нас смотрит. И не нам судить о провидении божьем. В небесных делах разбираться нам нечего. Нечего и вмешиваться в мир почтенных людей — шаманов.

— Я так буду делать…

— Вот и отлично! Да… господин Курилов… — спохватился русский начальник, поднимая крутую бровь над голубым глазом. — Вы тут с некоторыми купцами и богачами, кажется, испрашивали разрешение строить церковь?

— Да. Мы хотели бы… — обрадовался Куриль.

— Вот и стройте. Мы подсчитаем точно, сколько это вам будет стоит — в песцовых шкурках, конечно. И с этим делом надо бы поспешить.

— Мы тут… хотели бы своего попа… — нерешительно заикнулся Куриль.

— Ах, да! Это я слышал. Но ведь такого пока у нас нет. Нет его! Православная церковь пришлет вам русского, настоящего, знающего все божьи законы, священника…

— А нельзя ли в ученики отдать местного парня? — спросил Куриль. — Юкагира или якута…

Русский сдвинул чересчур подвижные брови, подумал.

— Это, я полагаю, можно. Потом еще и в других местах церкви начнем строить. Местный поп будет как раз к делу… Давайте, стройте.

И он, не отдохнув, даже не отпробовав юкагирской еды, уехал. А Куриль был слишком смятен, спутан, чтобы предложить ему угощение.

Много бутылок горькой воды после этого выпили голова юкагиров Куриль и якутский купец Мамахан. Но сколько бы ни пили они, сколько бы дней и ночей ни толковали о грядущих событиях и делах, а на один вопрос все равно не смогли бы ответить: где взять песцовые шкурки? Штук шестьсот надо, может, и больше.