Ханидо и Халерха - Курилов Семен

КНИГА ВТОРАЯ. НОВЫЕ ЛЮДИ

ГЛАВА 1

Над Среднеколымском бесилась зимняя непогода. В черной полярной тьме при жестоком морозе била пурга. Лютый ветер гнал тучи снега над оледеневшей рекой, пока не нарывался на берег и на постройки — здесь он становился крученым и неистовым, как разъяренный шаман: со свистом и воем он вздымал снег в самое небо или с шипением, словно тяжелый песок, бросал его наземь.

Кутерьма: ничего не увидеть, ничего не понять. Где земля, а где небо? Где живут боги, а где злые духи? И где этот самый Среднеколымск?

Люди Крайнего Севера давно исчезли бы, не выжили, если природа не наделила бы их особым чутьем. Ветер сейчас не донес ни лая собак, ни запаха дыма, никто не увидел ни колокольни, ни огонька, а огромный караван все-таки с облегчением остановился. Приехали: здесь должен быть острог, Средний острог!.. И только остановился завьюженный караван, как тут же звякнул церковный колокол. Звякнул — как зарыдал: ветер метнул туда-сюда его голос,

будто пустил по неровному кругу. С большим перерывом, как-то тревожно колокол звякнул еще. Голова юкагиров Куриль, ехавший первым, пошевелил вожжи и спокойно повадил оленей:

— О-ок… — Но к нему подскочила упряжка чукотского головы. Чайгуургин еще больше, чем Куриль, умел сдерживать любопытство, не выдавать тревогу, но сейчас не грех было и спросить:

— Русская похорона, а?

— Нет, — спокойно, тоже по-русски ответил Куриль, — исправник с божьего дома голос нам подает. Дорогу показывает.

Чайгуургин почему-то разочарованно вздохнул. Но тут же зло усмехнулся:

— Русский бог, однако, сильно опаздывает. Чуть не померзли…

Это была далеко не простая насмешка, и Куриль огрызнулся с достоинством:

— Чукотские духи — келе — дорогу мне указали? Это хочешь сказать?

— Э, никто правду не знает, — хотел увильнуть Чайгуургин. Но Куриль знал, что друга-чукчу надо припирать до конца.

— Разгляди неправду — увидишь правду, — ответил он. — Я вел караван. Почему духи мне помогали? Почему не запутали, не заморозили, а привели точно? И куда привели? К божьему дому. А? Что скажешь на это?.. Русские, может, давно звонят — с перерывами, — переменил Куриль голос — Мороз какой, буря какая — посиди наверху! Там и духи померзнут.

— Снизу, однако, звонят — веревку дергают, — возразил Чайгуургин, но возразил без особого торжества. — Ты, значит, думаешь, мы исправнику шибко нужны?

Куриль не знал, зачем исправник Друскин вдруг позвал к себе сразу всех богачей тундры. Но если голову восточных чукчей беспокоил только этот вопрос, то юкагирский голова всю дорогу думал еще и о своих собственных, очень и очень важных делах. Поэтому вопрос Чайгуургина вызвал у Куриля раздражение. Но восточные чукчи — соседи, и без Чайгуургина большого дела не сделаешь — и Куриль, скрывая неосведомленность, посчитал за мудрость вообще не ответить.

— Ок! — погнал он оленей.

Под рождество русские люди гуляют — и никакая невзгода им нипочем: пьют, орут песни, молодые женщины визжат, будто спасаются от смертельной щекотки. Однако сегодня в Среднеколымске было совсем не так. Острог Словно вымер. Правда, брехали собаки и звенел колокол. Но собаки лаяли из-за углов, будто карауля пустые дома, а колокол тревожно звякал вверху, в неземной черноте… Въезжая в острог, властители тундр — князья, головы родов, купцы, богачи, богачи шаманы — не сомневались, что будут встречены по достоинству, с почестями, несмотря ни на что. Но караван никто не встречал — ни у первого дома, ни на улочке, ни на церковной площади. Это было неслыханно. И если б не предчувствие беды, не суеверие тундровиков, не любопытство, они, наверное, решились бы завернуть оленей и податься в обратный путь. Что-то случилось у русских, а может, и на всех других землях. И вовсе не случайно так расшаманилась колымская непогода…

У бревенчатой длинной стены заезжего дома, в вихрях снега, летящего с неба, с земли и с крыши, приезжие остановились и сами начали распрягать оленей. И только теперь на крыльце появились чиновник с застекленным негаснущим жирником и два казака. Юркие, ловкие, одетые в нагольные, ладные полушубки, казаки бросились на помощь богачам и каюрам, а чиновник в шинели и в распахнутой длинной шубе так и не спустился к гостям. Будто сговорившись, богачи северяне стали закуривать. После долгой тяжкой дороги, не входя в жилье, на ветру и морозе никто не закуривает, конечно. Однако властители тундр были хитрейшим народом: кто знает, что там в мире случилось и что в отношении их замыслил исправник — дым же от трубки закроет лицо, глаза можно будет щурить, как хочешь, и поди тогда угадай, что у тебя на душе — настороженность или доверчивость, усталое безразличие или затаенная неприязнь. Нещадно дымя, они стали подниматься толпой по резко, неприятно скрипящим порожкам. Прозорливыми оказались властители тундр: жирник в руке у чиновника метался, будто наглый пронырливый сплетник, — лица высвечивал. Сам же чиновник только здоровался и не выражал радости, что гости доехали благополучно. Все это было так плохо, что хуже и не придумаешь. Проходя через темные сенцы, богачи досадовали на самих себя — не надоумили духи сказаться больным, сунуть посыльному казаку откупную шкурку. А теперь поздно — не скроешься…

Огромную комнату освещали две лампы, подвешенные к потолку. И это от них шел чужой непривычный запах — горел не жир, горела вонючая вода — керосин. Вдоль всей длинной комнаты стоял великих размеров стол, накрытый холстиной и заставленный рядами бутылок, прозрачных высоких рюмок, больших тарелок и маленьких, пустых и со всякой холодной снедью. Празднество, стало быть, состоится. Но никого из хозяев нет. Нет ни исправника, ни жены его, ни чиновников, ни казацких начальников. Если б русские переполошились в самый последний момент — это было бы сразу заметно. Случиться-то что-то случилось, но не такое уж страшное. А коль праздничный пир все-таки состоится, значит, русские все придумали. Что они затевают?

И вот тут-то властители тундр совсем приуныли. Не нажимает ли царь на исправника, не спросил ли его через бумагу: "А зачем в тундре столько оленей? А почему дорогие песцовые шкурки идут на вольный обмен?.."

Тяжело, напряженно дышит знать Крайнего Севера. Но что делать? Хозяев нет. Чиновник не появляется. И каюров-осведомителей в заезжий дом не пускают — увели на ночлег куда-то… Гости начали раздеваться.

И полетели в угол кухлянки, дохи, меховые, верхние.

Исправник Друскин вошел неожиданно, когда его и ждать перестали. Гости к этому времени расселись на полу возле стола и тихо переговаривались. В табачном дыму от двадцати трубок не было видно не только блеска посуды, но и самих ламп. Сквозь табачище пробивалась нестерпимая вонь от одежды и от самих с рождения не мывшихся тундровиков. Весь добела выскобленный пол сплошь усыпан шерстинками от одежды — будто здесь черти дрались. И сама собой у благородия Друскина, зажмурившего на момент глаза, промелькнула мысль: "Это они только приехали. А что будет в доме потом?"

— С приездом вас, мои дорогие друзья! — громко и бодро произнес Друскин. Он ловко скинул на руки казаку шубу, обшитую дорогим черным сукном и отороченную серой выпушкой. Рука его скользнула в карман темно-синих, хорошо разглаженных брюк — за платком, но там и осталась.

Исправник не был ни печальным, ни уставшим. И это привело гостей в отчаяние — власть, значит, сильна…

Богачи тунгусы начали медленно подниматься. Большинство из них были пожилыми людьми, но даже настоящие старики не казались дряхлыми. Однако комната наполнилась таким несусветным кряхтением, что Друскин оторопел: не в богадельню ли он попал и те ли приехали, кто был нужен ему. Нет, те приехали, те самые, силу власти которых он хорошо знал, как знал и то, что кряхтеть они могут лишь от жира и жадности… Притворство в немощности сейчас развеселило исправника. Потому что он вовсе не собирался трясти их мешки с песцовыми шкурками или посягать на их неоглядные табуны. Шагая вдоль стола и ни с кем в отдельности не здороваясь, Друскин тем более развеселился, что вид у этих важных гостей был воистину уморительный. Белая, расшитая цветами рубаха — на косматом седом старике с огромным скуластым и почти черным лицом; другой — в шубейке, из-под которой торчат ноги в холщовых штанах, будто в подштанниках, — раздеться-то надо, но в шубейке серебро, а может, и золотишко; третий — в японском кителе времен Порт-Артура, а китель заправлен под меховые штаны — генерал; четвертый — видно, ламут — в красивой национальной одежде, отделанной аппликациями, — будто принц среди ряженых. Как же: собирались в гости к царскому помощнику…

О, не вспомнил в эту минуту Друскин о простых бедных людях, не представил себе, как бы они выглядели, если б разделись в гостях! А вспомнил бы, так не развеселился. Потому что таким людям и раздеться-то нельзя: у многих под верхней одеждой совсем нет ничего…