Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова

С. С. Я слышала, вы даже ездили в театр “Ромэн” учиться петь романсы?

Л. М. Нет, ничего похожего. Был такой гитарист Сергей Александрович Сорокин, который аккомпанировал самому Шаляпину. Он был лысоват, малюсенького роста, у него была французская гитара и юная трепетная жена Нелечка. Жили они в коммуналке, конечно. И мы с Рубеном Николаевичем пошли к ним в гости. Сорокин совершенно поразил мое воображение. Для “Живого трупа” он спел знаменитую “Малярку”. (Поет по-цыгански.) “Э Маля-маля-маляркица!..” И он стал со мной заниматься. Цыганское пение ведь особенное, не какие-нибудь “Ландыши, ландыши…”. Оно совсем иное, это пение, которое должно захватить зрителя. Когда во второй картине, у цыган, шла реплика Цыгана: “Теперь пусть Маша одна споет”, – мне было очень страшно перед огромным залом, но я должна была покорить Протасова и покорить этот зрительный зал.

С. С. Мама видела вас на сцене?

Л. М. Мама ходила на все спектакли и обязательно покупала программку. Мама была удивительный человек по тщательности, по обязательности. Абсолютно идеальный человек, таких не бывает. Ей приходили письма, мешками, несчастная почтальонша мешок писем вываливала. Мама садилась, брала ножницы, вскрывала каждый конверт, читала, помечала: “Ответила”. И только после этого он шел в корзинку для бумаг. Если она могла чем-то помочь, говорила: “Так, тогда откладываю, это будет помощь”. Во всем у нее была такая скрупулезная точность. А после моих спектаклей она обязательно писала маленькую рецензию: что сегодня было лучше, что хуже и почему.

С. С. Сама для себя писала? Или вам говорила: вот это было замечательно, вот это не очень?

Л. М. Да. Говорила. Если не доходило до моего сознания, она иногда писала записочки. Мама могла много сделать замечаний, но не в виде выволочки. К сожалению, мамы не стало уже в 1974 году, а я потом ведь еще продолжала карабкаться. То есть она не застала ни период моей работы с Виктюком, ни самый, как я считаю, серьезный период, двадцать пять лет с Петром Наумовичем Фоменко.

С. С. А вы могли ее критиковать или давать советы?

Л. М. У нас была очень большая разница в возрасте. Мама меня родила в сорок лет. Если такая козявка, такой прыщ начал бы критиковать великого человека, это было бы довольно смешно.

С. С. А вообще, отношения ваши были доверительные или все-таки сохранялась дистанция некоего почтения?

Л. М. Дело в том, что, когда я была маленькая, я маму видела, а когда случилась эта беда – она перестала петь в театре, мне было уже тринадцать лет. Тогда начались бесконечные разъезды, и я ее почти не видела. Так что мы встретились по-настоящему только потом, когда мама закончила певческую карьеру. Поэтому наши отношения действительно можно назвать дистанционными. К тому же, как у всех гениальных людей, у нее существовало собственное представление о том, какой должна быть жизнь.

С. С. Людмила Васильевна, как получилось, что маме дали “Народную артистку СССР” в 1971 году, когда она уже лет двадцать не пела в Большом театре?

Л. М. Маму очень любила Фурцева Екатерина Алексеевна, и то, что у мамы нет этого звания, ей казалось несправедливым. Мы-то понимаем, по какой причине была несправедливость. И в конце концов Екатерина Алексеевна добилась. Позвонила мне и говорит: “Людочка, передайте маме, что ей присудили звание «Народный артист Советского Союза»”.

С. С. И как Мария Петровна отреагировала?

Л. М. Я позвонила ей на дачу: “Мама, ты получила звание «Народный артист СССР»”. Она ответила абсолютно равнодушно: “Да? Поздно уже, да и неинтересно”.

С. С. Мария Петровна Максакова была одной из выдающихся исполнительниц партии Кармен. Ее даже называли тогда “Кармен Петровна”.

Л. М. Да, это Бэлза всегда так говорил… Кстати, через три года после увольнения маме предложили вернуться в Большой театр.

С. С. В 1956 году?

Л. М. Совершенно верно. Конечно, она сказала, что о возвращении речи быть не может. Когда ей предложили спеть Кармен, она долго сомневалась: три года не выходить на сцену Большого театра тяжело. Но ведь все люди того поколения были патриотами невероятными, страстно мечтали о том, чтобы музыка овладела сердцем каждого человека, в любой дом вошла. Понимаете, они все были совершенно помешаны на просвещении публики, хотели, чтобы советские люди – великая нация! – были музыкально образованными. Мама сказала: “Я не попрощалась со своим народом, с моими слушателями. И это меня мучает. Пожалуй, я рискну”. Как она готовилась к этому спектаклю!.. Я на нем была. Мы вышли из дома и, по-моему, еще не добрались до Охотного Ряда, а уже спрашивали лишний билетик: “Максакова поет, Максакова поет”. Мы пришли, сели, зал битком набит. И (поет): “Та-там, та-та-та-та-та-там…” На выход! В общем, не успела мама открыть рот и спеть: “Когда вас полюблю? Сама не знаю я. Вернее никогда, иль завтра, друзья…” – раздались такие овации в зрительном зале, что вынуждены были остановиться и она, и оркестр. И весь зал встал! Не знаю, как она потом собралась с духом и продолжила петь, какое нужно было иметь мужество!

С. С. Это правда, что, когда Марию Петровну Максакову хоронили, на пути процессии стояли толпы людей, аплодировали и кричали: “Прощай, Кармен”?

Л. М. Ой, это было. Знаете, у мамы был поклонник, генерал Шинкаренко, который, слава богу, помог организовать похороны. Лубянка вся была запружена народом. Кое-как удавалось машине пройти. Мама похоронена на немецком Введенском кладбище, в Лефортово. К тому времени, как машина туда подъехала, на всех могилках, на всех оградках сидели мамины поклонницы. И одна из них, такая маленькая, миниатюрная, с цветочком в руках, сидя на оградке, как птичка, когда маму проносили мимо, с оградки вспорхнула, кинула этот цветочек и крикнула: “Прощай, Кармен!”

С. С. Когда слышишь имена великих музыкантов, артистов, композиторов, дирижеров, режиссеров, которые творили в ХХ веке, то вырисовывается целая картина их жизни, насыщенной и интересной. Если бы возникла идея создания фильма о таких великих деятелях культуры, согласились бы вы сыграть роль вашей мамы, великой оперной певицы Марии Петровны Максаковой?

Л. М. Никогда. Никогда. Понимаете, это то же самое, что спросить: “Не хотели бы вы сыграть Венеру Милосскую?” Или что-то в этом духе. Это были боги, и я очень ясно себе отдаю отчет, какая дистанция между тем, что делаем мы, и тем, что делали они.

С. С. Не сложно ли быть Максаковой второй или