Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова

С. С. Женя, много лет хотела задать тебе этот вопрос. О том самом концерте с Караяном, когда ты играл концерт Чайковского[65], о чем подробно пишешь в книге. Много лет назад ты высказал интересную гипотезу о том, что он дирижировал достаточно медленно, потому что, как ты понял с годами, у пожилого человека начинает медленнее сердце биться.

Е. К. С одной стороны, это верно, а с другой – у Караяна были определенные идеи относительно того, как следует исполнять это произведение. Перед первой репетицией с оркестром он сказал мне, что прочитал какие-то документы, согласно которым Чайковский по окончании первого исполнения концерта сказал: “Слишком быстро!” “И до сих пор, – продолжил Караян, – все играют это сочинение очень быстро – и не получается никакой музыки. А мы с вами, молодой человек, будем делать музыку!”

С. С. Этот концерт был записан, его просмотрели и прослушали миллионы, и он действительно сыграл огромную роль в твоей творческой судьбе.

Е. К. Безусловно!

С. С. И, кроме того, стал событием в истории музыки ХХ века вообще. За прошедшие годы ты сыграл Первый концерт множество раз. Не было ли среди этих исполнений такого, когда ты для самого себя, так сказать, по гамбургскому счету, мог сделать вывод, что вот и зал не самый известный, и не самый известный дирижер, но именно сегодня всё было так, как можно только мечтать, возможно, даже лучше, чем когда ты играл с Караяном?

Е. К. Мне хотелось бы надеяться, что сейчас я играю лучше, но что касается других дирижеров и оркестров… Так, как это делал Караян, не может сделать никто. Кстати, в своей книге я написал, что если бы любой другой дирижер стал дирижировать этот концерт в таких же медленных, как у Караяна, темпах, то получилась бы карикатура. Только Караян мог наполнить эти замедленные темпы всей огромной силой своего гения, потому что он так понимал и чувствовал эту музыку… Вы еще спросили о выступлениях не в самых знаменитых залах, не с самыми знаменитыми дирижерами. Помню, в 1995 году, в Лионе, я сыграл Первый концерт с Эммануэлем Кривином. То было мое первое сотрудничество с ним, но мне тогда было так удобно, всё, что делали Кривин и Лионский оркестр, было настолько правильно, абсолютно так, как мне хотелось, что, когда мы закончили, я спонтанно подошел к Кривину и поцеловал его.

С. С. Ты намеренно играешь не слишком часто или, скажем, не так часто, как многие твои коллеги?

Е. К. Хотелось бы чаще, но не получается: физически и эмоционально не могу часто играть. Очень люблю играть концерты и искренне завидую тем, кто может играть буквально каждый день; у меня так не получается. Мне нужно время между концертами.

С. С. А каков баланс сольных концертов и концертов с оркестром?

Е. К. Я играю и всегда играл гораздо больше сольных концертов, чем концертов с оркестром и камерную музыку по двум причинам: во-первых, когда я играю один, все в моих руках, все зависит только от меня, а во-вторых, что, пожалуй, еще важнее… я просто больше играю, когда я один на сцене! А когда я не один и кто-то из оркестрантов или мой партнер по камерному ансамблю играет, скажем, тему, которую я очень люблю, мне иногда бывает жаль, что ее играю не я…

С. С. Женя, так сложилось, что я знаю еще одну подробность твоей жизни: ты трудно засыпаешь и мало спишь.

Е. К. Плохо сплю, да, и это, кстати, одна из причин, по которой я не могу играть много концертов, потому что, если не высыпаюсь, не получается в полную силу работать.

С. С. Что ты делаешь, когда не удается заснуть, как удается поладить с бессонницей?

Е. К. Пытаюсь все же заснуть; знаю, что, если начну что-то делать, тогда уже точно не усну. Вообще, учеными доказано, что мозг человека ночью работает иначе, чем днем, и именно ночью порой рождаются неожиданные идеи. Вот однажды не мог заснуть, вышел в гостиную и за несколько часов перевел на идиш монолог Гамлета, и такое было. Другой раз сочинил короткую пьесу для рояля.

С. С. Если вернуться к самому началу нашего разговора: тот Женя Кисин, который в двенадцать лет играл Первый и Второй концерты Шопена, который стал своеобразным символом для публики тех лет, – это ты? Или это уже не ты и, слушая его сегодня, не узнаешь себя совсем? Что осталось в тебе от того Жени Кисина, ведь все мы родом из детства?

Е. К. Вы имеете в виду, что осталось от того мальчика в моей музыке, в моем исполнении?

С. С. Да, в твоем исполнении и в твоем ощущении мира.

Е. К. Вы упомянули о том, что я дебютировал с двумя концертами Шопена. Шопен всегда – и тогда, и сейчас – занимал главное место в моем репертуаре; моим слушателям было очевидно, что это самый близкий мне композитор. Для примера расскажу историю: когда я последний раз встретился со Святославом Рихтером, а мы встречались считаные разы и знакомы были так, почти шапочно… Так вот, летом 1992 года я был на концерте Святослава Теофиловича в Германии, где во втором отделении он играл несколько полонезов Шопена. Я подошел к нему после концерта, и Рихтер меня узнал. “О, вы были на концерте? – спросил он и как-то скривился. – И вам понравилось?” “Конечно!” – ответил я. И тут он сказал: “Но вы же шопенист, вы же, наверное, по-другому играете?..” Стало быть, даже Рихтер меня считал шопенистом… А сам я лишь относительно недавно, кажется, всего несколько лет назад осознал, ощутил и чем дальше, тем сильнее продолжаю ощущать, что Шопен действительно самый близкий мне композитор. То есть в детстве мое шопенианство было интуитивным, а теперь я его осознаю.

С. С. Не могу не коснуться еще одной темы. С тех пор как мы не виделись, в твоей жизни произошло важнейшее событие – ты женился, у тебя появилась своя семья. Ваша история невероятна, вы знакомы, можно сказать, с детского сада, с пяти лет…

Е. К. Даже раньше.

С. С. В жизни, и твоей, и Карины, много чего произошло, вы долго не виделись и встретились случайно, спустя годы, словом, все это в высоком смысле романтично. Но мой вопрос будет скорее практическим: как духовно, качественно меняется жизнь музыканта, когда рядом с