Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир - Deirdre Nansen McCloskey

Индийским океаном - сомнительный проект. Возникает вопрос, например, почему отставание в причинно-следственной связи составило 250 лет - с 1500 по 1750 год. И если торговля - это такая обогащающая, а затем и индустриализирующая деятельность, то почему торговцы и производители Индийского океана сами не совершили свою промышленную революцию за столетия до отсталых европейцев или, на худой конец, с тем же загадочным 250-летним лагом, как того требует гипотеза о том, что европейская торговля с Востоком была локомотивом роста? В конце концов, восточные народы были ближе к тому действию, в которое так стремились попасть европейцы. Не может же быть преимуществом (заметил бы экономист) быть дальше от знаменитого Востока и его торговли, способствующей промышленной революции? Амстердам, Глазго и Бостон находились примерно на таком же расстоянии. Небольшая доля Европы в огромной внутриазиатской торговле была строго ограничена количеством золота и серебра, которое могли предложить европейцы, поскольку до начала промышленной революции азиаты не имели особого спроса на грубые европейские изделия. Голдстоун объясняет прекращение китайцами в 1433 г. очень длительных, финансируемых государством путешествий за открытиями не "поворотом внутрь" (что неверно: Китайские корабли и купцы продолжали длительные торговые путешествия), а "по той же причине, по которой США перестали посылать людей на Луну после 1972 г. - там не было ничего, что могло бы оправдать расходы на путешествия, в китайском случае с сотнями кораблей и десятками тысяч людей. Чем дальше продвигался Китай, тем более бедные и бесплодные земли он находил. Ценные товары поступали в основном из Индии и Ближнего Востока, и они уже сотни лет вливались в Китай по налаженным сухопутным и морским путям". Почему же тогда азиатские просторы торговли не стали локомотивом роста, совершенно независимым от европейцев? И если быть маргиналом в торговле, но иметь непрочную связь с ней - это в какой-то мере преимущество, то почему не было индустриализации в Мапунгубве или в Эдо?

 

Торговля - не двигатель. Однако верно то, что британская экономика не может быть понята в изоляции, и уж точно не в XVIII веке, а во многом и раньше. Например, благодаря работам Джеффри Уильямсона и Ларри Нила становится все более очевидным, что Британия функционировала на международном рынке инвестиционных фондов. То есть торговля облигациями была европейской, а не каждой страны Европы. Точнее, этот факт был открыт заново - он был общим местом экономических дискуссий таких наблюдателей, как биржевой маклер и экономист Рикардо, в 1810-х годах, хотя и был затушеван в экономической науке барьерами для торговли, возведенными во время Великой европейской гражданской войны ХХ века, особенно в 1930-1940-х годах. К 1780 году европейский рынок капитала, сосредоточенный в Амстердаме, Лондоне и Париже, был развит и интегрирован. Сбережения с легкостью перетекали из французских кошельков в шотландские проекты.

Правда, самые большие суммы составляли государственные долги, предназначенные для оплаты кровопролитных войн в Европе. Суммы, собранные на мирные проекты, такие как каналы в Англии в 1780-х годах, часто оказывались на последнем месте, не в последнюю очередь потому, что правительства вводили ростовщические ограничения, которые резко прекращали выдачу средств во время индексации (ставки денежного процента в результате индексации повышались). Сохранился старый вывод Полларда и других: промышленный рост финансировался на местном уровне, за счет нераспределенной прибыли, коммерческого кредита на приобретение запасов и инвесторов, привлеченных местным адвокатом. Процентная ставка по-прежнему имела значение (хотя международный рынок капитала не использовался для финансирования индустриализации до середины XIX в., и то в основном для железных дорог), о чем свидетельствуют, например, резкие подъемы и спады строительства загородных домов в стране с каждым понижением и повышением процентной ставки или бумы и спады в строительстве каналов, как и в жилищном строительстве в наши дни. Люди прекрасно понимали, что альтернативная стоимость вложения средств в выпрямление и покрытие местных дорог или в паровую мельницу для ковки гвоздей всегда была менее хлопотной, чем вложение в государственные облигации. Но процентная ставка по консолидированным британским государственным акциям, в свою очередь, определялась тем, что происходило на более широких рынках капитала, чем контора местного солиситора, и в такой же степени амстердамцами, как и лондонцами.

То же самое долгое время происходило и на рынке зерна и многих других товаров. Рикардо предположил это в своих моделях торговли примерно в 1817 г., как если бы этот факт был дан, прост, очевиден, тривиален и не заслуживал комментариев. В результате военных действий и блокады конвергенция время от времени маскировалась. Такие нормативные акты, как законы о кукурузе, или имперские схемы субсидирования вест-индских землевладельцев, имеющих влиятельных друзей в правительстве, иногда мешали работать. Однако к XVIII веку Европа имела единый рынок, скажем, пшеницы. Фернан Браудель и Фрэнк Спунер давно показали на своих удивительных графиках цен, что процент, на который европейский минимум превышал максимальную цену на пшеницу, упал с 570% в 1440 г. до всего лишь 88% в 1760 г., а для реальных торговых пар и того меньше. Аналогичная работа, недавно выполненная Штудером, Занденом, Шиуе и Келлером, показала, что корреляция цен в Китае и Японии с расстоянием между зерновыми рынками к 1800 г. снизилась примерно в той же степени, что и в Европе (в Индии и Юго-Восточной Азии корреляция падала гораздо быстрее, что свидетельствует о менее интегрированном рынке, чем в Китае или Европе). Столетием раньше цена золота и серебра стала международной, хотя, очевидно, неутолимый голод Востока на драгоценные металлы не позволил расхождениям в стоимости полностью исчезнуть. Экономические историки Кевин О'Рурк и Джеффри Уильямсон показали, что в отношении более дорогостоящих предметов торговли между Востоком и Западом дивергенция не была достаточно выраженной, чтобы объяснить рост объема их торговли.

И к 1800 году, и, конечно, к 1850 году пшеница, железо, сукно, дерево, уголь, шкуры и многие другие не слишком прихотливые материалы, полезные для жизни, стали стоить в Петербурге примерно столько же, сколько в Лондоне, и в меньшей степени в Нью-Йорке и даже в Бомбее, по экономически значимому стандарту "примерно". Единственный релевантный стандарт для "одного рынка" - это схожесть цен. Стандарт "сходства" должен быть экономическим и исторически сравнительным, а не произвольным стандартом t-теста на "значимость" корреляции. (Это понимали Браудель и Спунер, а также О'Рурк и Уильям-сон). К сожалению, значительная часть недавних исторических работ по конвергенции цен подменила экономическую мысль произвольными стандартами "коинтеграции".) Европейские, а затем и мировые цены продолжали сближаться в XIX веке, что было обусловлено быстрым ростом производительности судо- и железнодорожного транспорта и других транзакционных издержек, таких как страхование, информационные и