Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир - Deirdre Nansen McCloskey

Конвергенция важна потому, что она говорит о том, что экономическая история, представляющая себе британскую или даже китайскую экономику в изоляции, - это неправильный взгляд. Если экономика всей Европы от Польши до Венеции определяет, например, цены на продовольствие. Если цена керамики зависит от всего мира, то при написании экономической истории не стоит рассматривать британский или китайский рынки продовольствия или продукции обрабатывающей промышленности так, как будто каждый из них может определять свои собственные цены по своим собственным кривым спроса и предложения. Локальное определение цен, конечно, может происходить и за полностью защитными тарифами. До 1840-х годов, правда, британцы вводили запретительные тарифы на довольно многие товары. Но даже при значительной степени защиты общее равновесие косвенно связывало бы британские цены с мировыми. Исключение составляют такие случаи, как жесткие исключения Токугавы - хотя и в этом случае японцы продолжали торговать с Китаем. В большинстве случаев предположение о закрытой экономике, как это было сделано во время небольшого спора в 1960-х годах о роли сельского хозяйства в английской индустриализации, перестает иметь смысл. Спрос и предложение на зерно в Европе (или даже с меньшей силой спрос и предложение в более широком мире) устанавливали цены, подобные тем, с которыми сталкивались британские фермеры в 1780 году. Спрос и предложение только в британской части Европы могли определять лишь объемы пшеницы и древесины, ввозимых в Британию нетто. Вторжение мирового рынка стало настолько сильным, что история с закрытой внутренней экономикой больше не имеет смысла, хотя она пересказывалась и пересказывается историками и экономистами, увлеченными наличием в XVIII веке статистических данных о производстве и ценах. Ошибочная история с закрытой экономикой похожа на обвинение нынешней администрации в Вашингтоне в том, что цена на нефть определяется мировым спросом и предложением, а не Белым домом.

В XVII и XVIII вв. можно рассказать внутреннюю историю улучшения сельского хозяйства в Англии - применения, скажем, бельгийских и голландских методов земледелия (хотя последние работы показали, что они применялись не настолько широко, чтобы составить "сельскохозяйственную революцию"). Однако нельзя обоснованно рассказать внутреннюю историю цен на пшеницу, скот или многое другое, кроме сена или некоторых видов труда, поскольку цены на пшеницу и скот устанавливаются рынками Европы в целом. (Сено вплоть до настоящего времени является местным продуктом, поскольку оно, конечно, тяжелое по отношению к цене за объем. В 1914 году, скажем, сено в США было дешевле, чем в Англии, что отразилось на стоимости местных повозных перевозок, зависящих от лошадей, которых кормили сеном. Во время Великой войны значительная часть грузовых перевозок из США во Францию приходилась на сено, чтобы накормить кавалерию, готовую к прорыву)26. Точно так же можно рассказать историю Англии в XVIII веке о том, как много удалось сэкономить.

В то время как на рынках капитала Парижа и Амстердама иностранные вкладчики и инвесторы высказывали свое мнение о том, под какой процент они сберегали деньги и сколько их можно было вложить в английские инвестиции.

Джозеф Иникори утверждает, что высокие транспортные издержки до эпохи железных дорог превратили такие регионы, как промышленный Север Великобритании или менее прогрессивный Юг (который, как он отмечает, в 1600 г. стал гораздо более "развитым", чем Север), в экспортные анклавы. "Исследования исторических географов, - утверждает он, - показывают... индустриализацию, которая была в высшей степени региональной". "Более развитая" часть этой истории соответствует действительности. К началу XIX века южане в Англии с завистью смотрели на север, на шумные Лив-Эрпул, Манчестер и Галифакс. По словам Иникори, исторические географы утверждают, что внутри "региональных экономик ... существовала острая конкуренция, но между ними было очень мало ... из-за структуры внутренних транспортных расходов. . . . Поэтому со временем региональная концентрация ведущих отраслей определялась успехами или неудачами в продвижении продаж за рубеж".

Иникори снова прав, когда подчеркивает, что внешний контекст для европейской экономики был важен - хотя товары, которыми торговали в XVIII в., были второстепенными элементами экономики (если не маленькими девочками), такими как сахар, пряности и все такое прочее. Однако к тому времени, когда во внешней торговле стали играть важную роль хлопчатобумажные изделия и особенно такие тяжелые по стоимости товары, как железо, наступил век железных дорог, и разговоры об анклавах перестали иметь смысл. Учитывая мобильность капитала и рабочей силы, они, вероятно, перестали иметь смысл уже к 1750 или 1800 году. Иникори считает, что "межрегиональная миграция была незначительным источником" новой рабочей силы для мельниц, что опять же верно, если он имеет в виду, что южные сельскохозяйственные рабочие не приезжали на работу в Уиган (но буквально неверно: в 1851 г. в Ливерпуле уроженцы Ирландии составляли каждый 4,5 человек, а в Манчестере - каждый 6 человек) . Иникори и историко-географы не предлагают никакого релевантного сравнительного стандарта "очень мало". В качественном отношении они совершают ту же ошибку, что и более математически мускулистые t-тестеры коинтеграции. У них нет стандарта для оценки "малости", и поэтому они пропускают гигантское светское улучшение европейской (и региональной) экономической интеграции в 1500-1840 гг.

Поллард убедительно доказывал, что для решения многих вопросов необходим европейский подход или, по крайней мере, северо-западноевропейский региональный.

В новой глобальной истории для решения многих вопросов целесообразно использовать еще более широкий круг вопросов. По мнению Полларда, для экономических целей, выходящих за рамки объяснения рынка сена и домов, изучаемый регион должен быть больше, чем страна, а не меньше. Он писал в 1973 г., что "исследование индустриализации в любой европейской стране останется неполным, если оно не будет включать в себя европейское измерение: любая модель закрытой экономики будет лишена некоторых ее основных и существенных характеристик". Политический аналог: было бы странно писать историю политических событий в Великобритании, Италии или Ирландии с 1789 по 1815 г., не упоминая о Французской революции. Политика стала международной - не только потому, что французские армии завоевали большую часть Европы, но и потому, что французские политические идеи стали частью политического мышления, как сочувствующего, так и реагирующего. Аналогично и с экономикой. Мировая экономика XVIII века (и в значительной степени ранее) обеспечила Британию системой относительных экономических ценностей: пшеница против железа, процентные ставки против заработной платы.

Этот момент очень важен для понимания того, почему классические экономисты оказались так далеки от своих прогнозов. Британские лендлорды (предсказывали они в начале XIX в.) будут поглощать национальный продукт, поскольку земля является лимитирующим фактором производства. Однако ограничения на землю, которые видели классические экономисты, оказались несущественными, поскольку благодаря удешевлению транспорта в XIX веке северо-западные европейцы получили огромную территорию -