Эдера 2 - Операй

Подобная реакция проистекала прежде всего от поверхностного возбуждения, это было похоже на искристое мерцание водной глади под солнцем, это было необходимо, потому что хоть как-то спасало ее от скуки — в том числе и от беспросветной скуки одиноких вечеров в этом роскошном палаццо дель Веспиньяни — когда она была одна.

Дело было вовсе не в том, а, скорее, в страшном контексте между богатой оттенками поверхностью и непроницаемым, неподвижным морским дном ее души, расположенном на такой невероятно большой глубине, что рассмотреть что-либо было невозможно.

Впрочем, этого и не надо было делать, потому что самое потаенное желание Эдеры было желание увидеть своего любимого — а это и так лежало на поверхности.

То был контраст, в непреодолимости которого и разыгрывалась напряженнейшая игра ее души, то было несоответствие той жизни, которой она теперь жила каждый день, и той, к которой она стремилась...

Как ни странно, но к обеду Отторино так и не появился в столовой палаццо.

Эдера, почувствовав от этого обстоятельства облегчение, которого она не могла объяснить, накормив детей и пообедав сама, отправилась к себе.

И в то же время она вспомнила: ведь граф пообещал отправить свою «Сесну» на Сицилию как раз после обеда!

Тогда — почему же дель Веспиньяни не появился в палаццо к обеду — как обычно?

Ничего, ничего, не стоит связывать его отсутствие с Андреа — ведь у Отторино, этого «крупного специалиста по безделью», как он иногда сам себя с улыбкой характеризовал, много других забот.

Андреа появится сегодня, обязательно появится, он ведь тоже скучает без нее, без Лало...

И постепенно все становилось осязаемым и ясным неуверенность постепенно проходила, мысли словно рождались сами собой, и она уже не так внимательно прислушивалась к своим ощущениям, к своим переживаниям и тревогам. Эдера думала о Андреа, и от этих мыслей большая ласковая волна поднимала ее, как этот пустой предобеденный час заполнялся такими дорогими и близкими образами, и над равнодушными серыми просторами бытия вновь возникали в безмолвном движении призрачной вереницей мечты.

Стены палаццо словно бы расширялись, стены комнаты теряли свои очертания, и это было уже не палаццо — это был уголок мира, укромный уголок, полутемное укрытие, вокруг которого бушевала вечная битва хаоса, и внутри, в безопасности приютились они, Эдера, Андреа, Валерио и Эдерина, ставшая для них за это время такой родной...

Они, такие дорогие и близкие люди, точно занесенные сюда сквозь сумрачные времена...

Боже, как это было недавно, но и в то же самое время — давно!

Память Эдеры услужливо восстанавливала эти события, и те эпизоды жизни, когда они были с Андреа вместе, когда они были счастливы, предстали перед ней с необычайной, рельефной ясностью...

...Недолгая августовская ночь в Остии — они ездили отдыхать в этот небольшой городок под Римом, в устье Тибра год назад — тогда тоже был август. О, как часто те дни потом снились Эдере — тогда горячее лето в кой-то один миг сделалось осенью.

В этой черно-чернильной темноте было что-то наряженное, и страстное, и нежное, и больное, как в последней ласке перед долгой разлукой.

Как в долгом прощальном поцелуе, смешанном с солеными слезами.

Как в последнем взгляде на уходящий поезд в ром уезжает любимый человек.

Неподвижные контуры облаков на черном лимонно-желтый серп молодого месяца, внимательные южные звезды, тихое море, томные деревья — все это тогда притаилось в чутком и тревожном ожидании, в молчании, в предчувствии чего-то...

Может быть, они тихо готовились к предстоящей зиме?..

Они надеялись пережить холода...

О чем тогда думали они?

О свирепых холодных ветрах, дувших со стороны моря, о липком мокром снеге, облепляющим стволы, о затяжных осенних дождях?..

Тогда Эдера с Андреа сидели у края обрыва, над самым морем. О, Эдера хорошо запомнила тот вечер — точнее, даже не сам вечер, а то ощущение, которое снизошло на нее... Вот совершенно неожиданно для них настала тишина — такую пронзительную, абсолютную тишину можно иногда услыхать даже в шумном городе, в самый час пик.

Разговоры стихли как-то сами собой, замер даже золотистый смех Лало — он понял, интуитивно, подсознательно понял, что теперь грядет что-то такое, перед которым лучше замолчать...

Сидевший справа от Эдеры Андреа произнес мечтательно и грустно:

— Эдера, а это ведь последняя ночь лета... Самая последняя...

Теперь Эдера вспомнила особенно хорошо — после тех слов Андреа она обернулась и посмотрела направо от себя, в сторону юга.

Там — от земли до самого неба — сгрудились тяжкие свинцовые тучи, они какие-то сонные, точно неживые. По ним неожиданно забегали огненные, пронзительные зарницы. А под ними, внизу, простиралось темное-темное море, тяжелого оловянного цвета, высокие скалистые берега, и редкие одичавшие масличные деревья стояли на них, как черные, печальные призраки...

И казалось ей, что там, сверху холмов и деревьев, там, на море, лежал кто-то большой, огромный, невидимый, всезнающий, веселый и безжалостный, — лежал молча, на животе на 'локтях, подперев ладонями свою густую курчавую бороду. Тихо, со злобной радостью, улыбался он кому-то и молчал, молчал, и щурил свои невидимые глаза, играющие беззвучными фиолетовыми молниями...

Ею овладело какое-то нехорошее предчувствие чего-то большого, огромного, и потому непонятного, необъяснимого; она, взяв Андреа за руку, пробормотала:

— Мне страшно...

А он только улыбнулся в ответ и заботливо прикрыл ее плащом.

— Не бойся, не бойся...

Но она, Эдера, продолжала смотреть туда, на юг, продолжала шептать:

— О, мне страшно, не знаю почему, но мне очень боязно...

Андреа только заулыбался — такую мягкую улыбку, которая появлялась на его лице разве что при разговорах с Лало, особенно любила Эдера:

— Не бойся, дорогая, не бойся — я ведь рядом с тобой...

Неожиданно стало очень холодно — совсем не по-летнему холодно.

С востока поднимается ветер. И она, взяв Валерио за руку, поднялась вместе с Андреа, чтобы уйти...

А под утро