Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

Неприятности случались не только с сахаром; бывало, что я не солил кашу. Поэтому предупредительный Женя всегда спрашивал: «Ты солил?» В более поздние годы он в таких случаях, поднеся первую ложку ко рту, лишь говорил с отвращением: «Ты опять забыл посолить». Но недосол, как известно, на столе (я сомневаюсь, что многие помнят конец этой поговорки: «Пересол на спине», – то есть прислугу били за нерадивость). Я каялся, и каждый досаливал кашу индивидуально.

Овсянка бывает разная, и на коробке всегда написано, сколько минут ее надо варить: пять минут или десять. А еще продавалась одноминутная или даже мгновенная. Женя никогда не пропускал случая спросить, какой именно сорт отправляется в кастрюлю. Во время еды каждые полторы секунды я говорил: «Как ты держишь ложку?» Он прекрасно умел пользоваться приборами, но предпочитал обходиться без этого умения. Если не считать ложки и инцидентов с солью, наши завтраки проходили на редкость интересно, потому что Женя очень любил утренние беседы. О чем только мы ни переговорили за едой! О длине Невы, об аборигенах Австралии, о магнитофонах, об образовании слов и о том времени, когда он вырастет (и уедет, но будет часто приезжать в гости). Нева и ранние аборигены с тех пор не изменились, о магнитофонах я ничего не знаю, а Женя точно вырос и уехал, но приезжает редко и только по делу.

Довольно долгое время отвозила Женю в школу и привозила его домой Ника; потом появился школьный автобус. Женя заболел смертельным страхом опоздать и без перерыва смотрел на часы. Но опаздывал автобус, иногда безобразно. Подобно овсянке, автобусы были разными. Какой-то имел эмблему «Синяя птица». Наверно, поэтому на него никогда нельзя было положиться, хотя в Америке я не встретил никого, кто бы опознал фразу синяя птица. Если автобус не приходил, мы долго стояли на углу, обсуждая неполадки в организации транспорта. Наконец он появлялся (не синий и не голубой, а желтый), Женя забирался внутрь, раздавался чей-то возглас: «Привет, Женя!» – и там начиналась своя, тогда еще мирная, но полная интриг, споров и столкновений характеров жизнь. О ней я знаю мало.

8. Музыка

Квинтет Брамса. Девица зарученная. Бунт на коленях. Не новый Моцарт, а тот, первый. Штиль

Шестилетний Женя очень любил музыку. Пластинку с «Лебединым озером» он докрутил до дыр и очень верно распевал основные номера по темам. Одну из английских пластинок (попурри из двухминутных сказок) он часто ставил в основном за то, что она шла под отрывок из «Спящей красавицы». После пика в возрасте одного года это был второй такой сильный взлет. Он все время слушал любимые вещи, а кое-что особенно часто: например (кроме «Снегурочки» и балетов, конечно), пластинку, на которой демонстрировались разные инструменты, и он их прекрасно узнавал. За то, что на конверте была фотография играющих музыкантов, он впился в Первый квинтет Брамса, и я с трудом верил, что он с интересом слушал его целиком, но он слушал его опять и опять. Это не могло делаться мне в угоду: он ничего не мог знать о моем романе с этим композитором.

– Папа, можно мне послушать квинтет Брамса?

– Можно, конечно, но едва ли тебе понравится.

– Понравится! Что же плохого, если я буду слушать квинтет Брамса?

Плохого, конечно, ничего.

После долгого лежания на боку пианино Никиных родителей было приведено в порядок. Сам я перестал играть, когда окончил институт, то есть почти за двадцать лет до описываемых здесь событий, и со страхом сел за клавиатуру, но, к большому своему удивлению, довольно быстро восстановил старый репертуар. Было решено, что в самое ближайшее время мы начнем приручать пианино, и я должен был подготовиться к этому великому дню.

В конце марта, то есть незадолго до Жениного семилетия, Ника повезла его на первый урок к моей маме. Она всю жизнь проработала в школе по классу рояля, детский репертуар знала превосходно и руку ставила образцово. На экзаменах ее класса (я ходил на них из года в год) почти все играли очень хорошо. И дети, и родители ее нежно любили. То немногое, что я знал о ее методах преподавания, мне не нравилось, но результаты не оправдывали моего скепсиса.

О Жениных музыкальных данных было в свое время сказано много обнадеживающих слов. «Я так и вижу его за инструментом», – писала мне еще из Ленинграда мама. Кристина, жена Р. О. Якобсона, уверяла меня, что Женя на ее глазах транспонировал мелодию, то есть мог сыграть ее с разных нот. Спросить уже некого, но этой сказке поверить трудно. Пока пианино стояло у нас без дела, Женя что-то выстукивал на нем под мой раздраженный окрик: «Не барабань», – и никаких всплесков гениальности я не обнаружил. (Между прочим, одаренные дети никогда не барабанят, и по этому признаку я легко классифицировал малолетних отпрысков наших гостей.)

Никина мама распознала у Жени почти абсолютный слух. Насколько я понимаю, такой категории не существует, но слух у него оказался вполне сносным. А как раз у самой Никиной мамы слух действительно был абсолютный, и в молодости она играла очень трудные пьесы. Хорошим слухом наградила природа и Никиного отца, и ее тоже. Хуже всех обстояло дело со мной: у меня слух более чем посредственный и недостаточные технические данные при ярко выраженной и проявившейся очень рано музыкальности.

И вот мы приступили. Моя мама жила недалеко от нас, и у нее стояло пианино, на котором я проиграл полжизни. Названия нот (по-русски и по-английски) Женя к тому времени знал и умел кое-какие из них находить на клавиатуре. Вначале он занимался два раза в неделю, а потом перешли на три. Почти сразу выяснилось, что идиллическая картина «Женя, юный Моцарт» останется только в воображении. Ребенок явно не хотел упражняться. Катастрофа разразилась на пьесках «Ехал казак за Дунай» и особенно «Девица зарученная». Обе песенки для двух рук (но по очереди); и их не сыграть, не выучив. В середине той несчастной девицы Женя посмотрел на меня трагическим взглядом и разразился краткой, но выразительной речью:

– Папа! Я хочу тебе что-то сказать: мне не нравится заниматься музыкой. Давай бросим!

Я ответил, что разговоры на эту тему надо оставить.

– И как долго мы будем играть?

– До конца школы, – обнадежил его я.

В общем, так и случилось. Женя провел за роялем десять лет, пока не уехал на год по обмену в Испанию, после чего в последнем классе было решено поставить точку. Он