Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

доигрался до Шопена и Рахманинова, и все эти годы я просидел рядом с ним, разучивал этюды и сонатины, играл в четыре руки и рассказывал ему о композиторах, чьи имена стояли на нотах.

Зачем я это делал? Мною двигали разные побуждения. Вокруг все отцы-профессионалы, особенно спортсмены, сызмальства учили своих сыновей гимнастике, футболу и прочим вещам, причем добивались прекрасных результатов. Я, естественно, хотел научить Женю тому, что умел делать сам, тем более что в семье была опытная преподавательница. К тому же я считал, что музыке надо учить всех. Я знал десятки детей, которые бросили занятия, тоже не одолев «Девицы зарученной», а потом жестоко критиковали своих родителей: «Мама, почему ты в детстве не заставляла меня играть?» Я не хотел оказаться в таком положении. И наконец, что бы он делал в те часы, которые ушли на музыку? У нас долгое время и телевизора не было. Читать ради отдыха он никогда не пристрастился. Взрослым юношей Женя очень полюбил оперу, и эта любовь осталась у него на всю жизнь. Может быть, если бы не провели мы столько часов за пианино, если бы не ходили так регулярно на концерты и в театр, то не проснулась бы и тяга к операм, которые он знает превосходно, несравненно лучше, чем я.

Я не жалею о тех часах и тех усилиях, но я в принципе отношусь к тому классу людей, которые уверены, что, если бы им довелось начать жизнь сначала, они бы прожили ее так же, как в первый раз (я говорю не о внешних обстоятельствах – кто бы захотел родиться в СССР в 1937 году? – а о сути). В вопросе о музыке я проявил твердость, но, например, шахматам, которым я отдал столько счастливых лет, хотя и добился весьма скромных результатов, Женя учиться не пожелал (вокруг не играл никто, а Женя оказался вполне стадным ребенком), и я махнул рукой. Так он и вырос без шахмат.

На музыку Женю возила Ника, слушала, что надо делать, и даже пробовала заниматься с ним. Из их дуэта ничего не вышло, и за разучивание пьес взялся я. Ни против чего в своей короткой жизни Женя не сражался с таким исступлением. Он каждую минуту соскакивал с места, валился на диван и притворялся мертвым. В ноты смотреть он тоже не хотел и категорически заявлял: «Не буду я играть эту мерзостную „Девицу“» (постоянный эпитет, прилипший к безвинной невесте), – после чего пытался захлопнуть ноты. Дело все-таки шло, и за месяц мы выучили и «Казака», и «Девицу». «Казак», кстати, написан в четыре руки, и этому мы тоже научились. Ему очень понравились (четырехручные) отрывки из симфоний Моцарта и Гайдна, и они прошли мирно; одолели «Двух гусей» (это те, которые у бабуси), еще несколько песенок и гамму до мажор каждой рукой в две октавы. Но какой ценой!

Он совсем потерял контроль над собой и стал мне орать: «Дурак! Идиот!» Один день я почти не разговаривал с ним, и над домом нависла туча. И вот однажды я сказал ему:

– Знаешь, Женя, ты так огорчаешь меня, что я, наверно, скоро заболею и умру. Родителей, погибших от своих детей, сколько угодно.

– Как это умрешь? Не умрешь!

– Умру. Очень даже просто. У меня и только и есть радости в жизни: ты и мама. Ты так себя ведешь, что перестал быть моим сыном. Зачем же мне жить? Вот так, в одно утро ты проснешься, позовешь меня, а я не отвечу: умер.

(На второе звено в моей речи Женя не обратил внимания.) Он не очень испугался, но принял к сведению, и на какое-то время появился просвет в тучах.

На уроке происходило аналогичное безобразие. Из лифта он вползал в мамину квартиру на коленях, бежал к инструменту и начинал барабанить, без перерыва бросался к креслу, где сидела Ника, стонал, что переутомился, и грубил обеим напропалую. Потом, сообщив своей безответной учительнице, что все свои пороки она унаследовала от своего сына, звонил мне в офис (где никого не было), а потом мне домой («Мы кончили. Она мной довольна»), другой бабушке (один из трех уроков происходил в воскресенье, и в такие дни они ходили туда в гости), выяснял по телефону погоду и в половине восьмого возвращался домой. Мы еще могли немного почитать. Пока они ехали с урока, я звонил маме, узнавал, до какой степени «она им довольна», и получал жалобы и инструкции.

А ведь Женя и в самом деле любил музыку! От «Турецкого рондо (марша)» Моцарта он пришел в такой восторг, что основной наградой за любой труд было послушать его еще раз, особенно конец, арпеджио. Я и играл его аккуратней, чем пластинка. Отчего же не радоваться песням и очень славным этюдикам, которые ему задавали? И вдруг бунт иссяк. Однажды вечером Женя очень хорошо позанимался со мной минут сорок. Счастливый и удивленный, я взахлеб расхвалил его, а назавтра умолял его быть таким же хорошим, как накануне. И опять все прошло благополучно, и то же на следующий день, а потом сложился новый стереотип, и революция закончилась.

9. На воде и на суше

Хуже не бывает. Презренный сноб. Как узнать, сколько будет 11 + 11? Члены предложения и части речи. Женя – прозаик и, что еще хуже, поэт. Место в аду

Беда в том, что дети разучиваются так же легко, как чему-то научаются (пожалуй, даже легче). Я встречал многих людей, у которых в детстве была гувернантка, и к четырем-пяти годам они одинаково хорошо говорили по-русски и по-французски или по-немецки. Потом война все перевернула вверх дном и от второго языка не оставалось и следа. В этом смысле (я говорю не о языке) Женя не составлял исключения. Он хорошо катался на коньках, но перестали возить его на каток, и он всю технику мгновенно растерял. Нечто сходное произошло с плаванием. Весной 1978 года организовались две группы: начинающая и продолжающая. Женю пришлось определить в первую. Будто я и не сидел никогда на краю бассейна и не посылал ему воздушные поцелуи, и будто еще раньше не возила его в бассейн Ника!

Группа оказалась разношерстной: от хмурых четырехлетних девочек до разбитных семилеток. Суп из этой детворы выглядел довольно грустно. Занятия проходили на кампусе, куда Ника отвозила нас каждую субботу и уезжала, потому что поставить там машину было негде. Главной учительницей оказалась немолодая миссис Л. Она стояла в воде в комбине и никогда ничего не показывала, а только объясняла. Я заподозрил, что она не умеет плавать. Поскольку дети были