Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

В Копенгагене мы жили в трех местах: сначала в самом дешевом из предложенных участникам отелей, последние четыре дня на частной квартире, а большую часть времени в доме для приезжающих ученых («Нордиск коллегиум»), и, не будь этого доступного по цене места, не вспоминали бы мы свой датский вояж как, может быть, самый счастливый в нашей жизни. В «Нордиск коллегиум» мы получили семейный номер: гостиную и спальню. Пребывание там включало трехразовый пансион: шведский стол (хотя и в Дании; сколько хочешь, столько и бери). Высоченные датчане брали себе ничтожные порции, а мы набрасывались на еду, как саранча. Я тенью ходил за Женей, чтобы он не съел целую миску варенья или целую кастрюлю картошки.

За пять минут хода от «Нордиск коллегиум» было одно из пяти небольших озер общей длиной километра два. На ближайшем к нам водоеме плавало великое множество лебедей и уток. Их без перерыва кормили. Поначалу мы брали с собой ломтик хлеба, но что ломтик! В воду бросались целые мешки накрошенной булки, гигантские батоны плавали по невозмущенной поверхности, тихонько размокая у самого берега, и закормленные птицы не обращали на них никакого внимания. Даже воробьи клевали, только если подбросить им еду под нос, и тогда они начинали немедленно драться за каждую крошку. Одни лишь голуби беспрерывно клевали про запас.

Пока я размышлял о греховном расточительстве, пире во время всемирной чумы, у Жени появилась новая задача, а именно как бы раздобыть корм. Стратегически это простая операция: надо найти кого-нибудь, кто бросает хлеб в воду, и стать рядом. Тактически тоже не ахти какая сложность: смотреть на жертву умильными глазами и ждать, пока сердобольная старушка не поделится своим богатством. Остальное, как говорят шахматисты, – вопрос техники: поблагодарить (нужное датское слово давно выучено) и бежать ко мне с криком: «Папа, смотри, что мне дали!» Я этих побирушечьих замашек терпеть не мог, но жизнь коротка, и не было сил сражаться за каждый дюйм. Фраза найти сердобольную старушку и смотреть на нее умильными глазами временно вошла у нас в пословицу, но Женя иногда путался и вместо сердобольную говорил добровольную. (Он и водосточную трубу называл владивосточной.)

Стояла идеальная для прогулок погода. Почти на той же улице, что и «Нордиск коллегиум», располагалось советское посольство, и мы часто проходили мимо него. Здание охранял довольно высокий забор, и вход был заперт, но, как раз когда мы в первый день оказались в тех краях, детки в клетке прилипли к прутьям решетки, и я спросил, как их зовут. Оказалось, что Наташей, Денисом и Сережей (в отличие от всех прочих имен в моей повести, эти три истинные). Сережа картавил, что крайне обрадовало Женю, у которого тоже вдруг возникли трудности с русским р (на исправление ушло довольно много времени). Дети сказали, что школьников и дошколят в посольстве много, что с местными детьми они не общаются и по-датски не говорят, а учатся на своей территории. Пока я беседовал с детьми, Женя стоял поодаль и смеялся, но не решился вставить ни словечка.

Как я понимаю, все десять минут нас фотографировали из самых совершенных шпионских аппаратов, потому что назавтра тротуар около посольства был огорожен и проход остался только по мостовой. Проявили бдительность и вражескую акцию пресекли. Хорошо бы раздобыть те фотографии из архивов посольства! Впоследствии ограждение сняли, но у забора уже никогда не стояли дети. С датскими сверстниками Женя, естественно, не познакомился, но иногда нам попадались поляки; они сами подходили, привлеченные русской речью. «Вся Европа стала говорить по-русски», – заметил с неодобрением Женя.

Многое повидал Женя в Дании, чего по молодости лет не оценил. Но неожиданно памятной оказалась поездка в музей современного искусства в Луизианне. Женя терпеть не мог музеев (и никогда не полюбил их), чем явно доказал, что сын не отвечает за отца (и наоборот). Даже собор в Роскильде и корабли викингов не произвели на него никакого впечатления, хотя в день нашей экскурсии было пасмурно, и, если существует то, что любители газетных штампов называют суровой северной красотой, лучшего ее воплощения и представить себе было невозможно. Но день, намеченный для Луизианны, был замечательным. Мы шли от станции до музея пешком. Казалось, что вокруг рай, и мы согласились с Андерсеном: хорошо за городом! Место для музея выбрали сказочное, и сам он с архитектурной точки зрения превосходен. Вокруг парк. Длинная лестница ведет к самому морю. Залы великолепны, и, когда мы их обходили, в них не было ни души. Железный человек медленно наклонялся к постаменту, ударялся о него лбом и распрямлялся, чтобы повторить это движение и так доказать тщету всех усилий.

По случайному совпадению, когда мы ходили по парку, туда же привезли большую группу участников международного конгресса библиотекарей. И вдруг мы услышали русскую речь. Женя потянул меня в ту сторону. На недавний фонетический конгресс из СССР выпустили всего четырех человек: «главу делегации» и трех администраторов, а библиотекарей оказалось около десяти. К моему удивлению, Женя пересилил страх и спросил одну из женщин:

– Вы говорите по-русски?

– Ну конечно, – ответила она, – я ведь русская.

Нас мгновенно обступили. Один человек уставился на меня и задал самый главный для него вопрос:

– А вы-то сами кто по национальности?

– Здесь я американец, а у вас считался евреем, – успокоил я его.

– А где вы русский-то выучили?

Я честно ответил, что учился в России.

– А малыш тоже говорит по-русски?

Женя, которого позабавило столь дорогое ему слово «малыш», ухмыльнулся.

– Акцента не слышно?

Все хором заверили, что не слышно.

– А у меня?

Оказывается, тоже не слышно.

В то же время подошел руководитель (он же глава) делегации.

– Ах, какой симпатяга! – воскликнул он.

– Симпатяга! – засмеялся Женя.

Дело в том, что год тому назад на даче мы читали чьи-то рассказики о животных. Чуть ли не первый из них, о бурундучке, назывался «Симпатяга».

– Имейте в виду, что этот симпатяга прекрасно понимает по-русски, – предупредил я.

Все это время Ника, пунцовая от смущения, стояла чуть поодаль. Потом она кому-то тихо объяснила, каков наш международный статус.

Поговорив еще немного о том, кто в каком классе учится, и пояснив, что мы приехали на конгресс всей семьей, а потом нам так понравилось, что было решено задержаться в Копенгагене еще на месяц, мы расстались, причем библиотекари подарили Жене кучу олимпийских значков. А на обратном пути мы по невежеству сели в вагон первого класса, но любезный контролер, увидев мою суетливую готовность уйти, разрешил нам остаться, и Женя долго еще ликовал по этому