Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

легко! Чарли молодой, а его хозяйка старая, но они отлично ладят друг с другом. Папе начало казаться, что они даже похожи. Вчера мы ходили к миссис Косой смотреть телевизор. Показывали папу [в городе была выставка, посвященная викингам, и я был частью небольшой группы, участвовавшей в обсуждении], но я занимался только котом. У него ведь такой мягкий пух! Чарли любит хозяйку, но он часто кусается и царапается [о чем разговор уже был]».

А вот чужих Чарли не любил. Я зачем-то заскочил туда, и он пришел в крайнее возбуждение. Миссис Косой все три минуты утешала кота: «Успокойся: он скоро уйдет». День за днем, страница за страницей (в том числе и о других котах) – так и освоили русскую грамоту и даже прошли часть правил пунктуации, но занятия продолжались много лет. Однажды, очень нескоро, мы узнали, что миссис Косой теряет память и не может жить сама. Ее переселили в дом для престарелых, откуда только один путь.

5. Добродушный мистер Смит

Катастрофа. Кому как повезет. Бесплодное просвещение

В новом учебном году Женину группу передали только что нанятому учителю мистеру Смиту, о котором стало известно, что у него хороший характер и что он довольно упитан. Добиться более подробных сведений оказалось невозможным. До нас дошло лишь его высказывание: «Все, даже мизинец, в воле Божьей». Именно такие бессмысленные афоризмы прочно застревали в Жениной голове. Предыдущая учительница внедрила идею о необратимости времени, и летом Женя замучил нас фразами типа: «Только что прошла секунда; она никогда не повторится». Все же я предпочитал тощие философские абстракции постной теологии.

Что-то радикально изменилось в методе преподавания. Женя больше не приносил домой работ; то ли они оставались у учителя, то ли их не выполняли. Исчезли памятные нам по кульминационные моменты: карты, грамматика, обращение равенств, сочинения. Прекратились разговоры о занятиях, и мы заподозрили, что в школе целыми днями бьют баклуши. Очень скоро это подозрение подтвердилось. В «Монтессори» группы состоят из детей разного возраста. Когда возник в поле нашего зрения Джон, он был на два года старше Жени; теперь Женя оказался старшим в своей «роте». При такой системе детей делят на группки по три-четыре человека, то есть ведут занятия, как в сельской школе, в которой в одном классе по необходимости сидят дети с неодинаковой подготовкой. Мистер Смит занимался со всеми сразу. Женя заскучал и скис.

Однажды ему поручили сделать доклад о Луне. Я все добивался, как же он его будет делать. Так, в классе третьем мне поручили доклад о положении женщин до революции, и мой дядя поинтересовался, какими источниками я воспользовался. Я удивился: зачем источники, когда всем известно, что положение женщин было ужасным, а стало замечательным? Теперь функции моего дяди выполнял я и каждый день интересовался: готов? Все-таки Луна – это не женщины при капитализме. Наконец в день доклада я выразил свое беспокойство: когда же начнется подготовка? Оказывается, утром накануне доклада! За обедом я пытался узнать, как прошло выступление. Женя буркнул, что доклад был коротким.

Хозяевами и директорами той школы были муж и жена. Жена и оказалась той учительницей, у которой грамматика, география и все прочее шло так хорошо. Зная, что ничего не добьюсь, я тем не менее позвонил ей. Она спокойно выслушала меня, заверила, что мистер Смит находится под ее постоянным контролем, призналась, что жаловался еще кто-то, и посоветовала поговорить с учителем. Хотя я понимал, что зря трачу время, я все-таки позвонил и ему. Мне ответил высокий неинтеллигентный голос, и мы договорились о встрече. Мистер Смит оказался молодым человеком с неопределенным выражением вялого лица, то есть вполне соответствующим своему голосу. Я не надеялся превратить плохого учителя в хорошего, но хотел добиться, чтобы Женя регулярно занимался орфографией и арифметикой и делал побольше контролируемых докладов.

Результатов эта аудиенция не имела никаких. Женя учился в двух частных школах. Вторая (в отличие от первой разорительно дорогая) считалась лучшей в округе (в нашей окрестности, как говорил маленький Женя), но и там было то же самое. Попадались прекрасные учителя, но в целом программа и интеллектуальный уровень преподавания производили жалкое впечатление. Хуже всего дело обстояло с математикой и точными науками. К восемнадцати годам Женя знал почти только то, что выучил дома. Мое советское образование (1944–1954) не шло ни в какое сравнение с гимназическим. Это я знаю по общению с теми стариками, с которыми мне посчастливилось встречаться, хотя и оно, как мы знаем по литературе (вспомним Тёму Карташёва), восторга не вызывает. Но уж американская школа выпускает просто неучей. Везет только тем, кто попал к хорошим и требовательным учителям. В международных конкурсах по математике США из года в год занимает одно из последних мест. Но это не беда: науку двигают гении. Обидно за «массу», если ты оказался ее частью.

Так как нам полагались две или три встречи с учителем в год, в ноябре мы получили вызов в школу (в Америке нет общих родительских собраний). Мы решили вопросов не задавать и хотели только посмотреть на Женины работы, которые вроде бы остались в шкафу у мистера Смита. Жалкие двадцать листов за два с половиной месяца были красноречивей любого отчета. Мы обнаружили равновеликие четырехугольники, списочек однокоренных слов с разными приставками, контурные карты с раскрашенными штатами и простенькие примеры.

Мистер Смит развернул перед нами сияющие перспективы своих планов, но там, где он якобы тыкал пальцем в мореный дуб науки, я видел одну фанеру. Зачем были Жене равновеликие фигуры, если он с величайшим трудом отнимал от четырнадцати семь? Зачем ему было различие в часовых поясах, когда он понятия не имел о широте и долготе? Впрочем, последнее оказалось мыльным пузырем: он просто передвигал на карте стрелки часиков, не понимая, что к чему. Когда я спросил его, почему разница во времени всегда выражается в целых часах, он, разумеется, не знал.

Уже много позже, в конце года, Женя принес домой несколько работ, из которых выяснилось, что он умеет складывать дроби с одинаковыми знаменателями и даже с разными, если числа кратные, например три четверти с одной восьмой (то-то даже в следующем классе он уверял меня, что дроби складывать очень просто: надо сложить числители и знаменатели). Еще они прошли нечто, именуемое геометрией, то есть площадь треугольника и параллелограмма, причем немыслимо хитрым способом. Это называлось (в руководстве для восьмилетних детей!) геометрической алгеброй. Всех таких примерчиков делалось ничтожное количество. Будучи подростком, Женя кое-какую алгебру освоил, но о геометрии имел представление столь смутное, что лучше об этом предмете умолчать.