Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

Не зря в университетах математику начинают с того, что деликатно называется повторительным курсом (это примерно материал трех последних классов в старой советской школе).

Год прошел, как сон пустой, и его уже было не вернуть, но нас беспокоило, как бы, попав в старшую группу (куда Жене полагалось перейти по возрасту), он бы опять не оказался у страшного Смита. В мае я позвонил директору. Когда Женя поступил в школу, ее только что открыли. Классов собрали мало, все всех знали, так что столь немыслимая вещь, как позвонить директору, не выглядела наглостью. Почему-то я решил, что он знает о моем осеннем разговоре с его женой (а он, конечно, о том разговоре понятия не имел), и сказал ему, что мистер Смит, конечно, безнадежен, что упущенного времени не вернуть и что мы терпеливо ждем конца года и беспокоимся только о том, вернется ли Женя к своей старой учительнице (его жене). Я совершил ошибку. Директор бросился защищать честь мундира (но так же бы поступил на его месте кто угодно) и сделал встречное заявление. Он не склонен поддерживать разговор на такой ноте; мистер Смит – прекрасный учитель; мнение мое ни на чем не основано; хотя он очень уважает меня и любит Женю, с такими взглядами мне лучше подыскать другую школу.

Легко сказать! Школы-то были, но в три раза дороже, и туда еще надо было попасть, а от мысли об общественной (бесплатной) школе мы отказались с самого начала, хотя десятки эмигрантских детей и там выжили и меньшему, чем у мистера Смита, не научились. Я написал Жениной бывшей учительнице примирительное письмо, признал, что мне не следовало влиять на ход событий и что мы ничего не желаем так сильно, как видеть Женю еще три года под их крылом. Потом Ника побывала в школе без меня. Директриса беседовала с ней вполне дружески, и создалось впечатление, что история будет иметь счастливый конец. Так и случилось. На заключительном пикнике директор, зауважавший меня еще больше после того, как статья о моих занятиях появилась на первой странице городской газеты, слегка запинаясь, сказал, что Женя определен к его бывшей учительнице.

6. Занят едой и любовью

Горяченького захотел! Матримониальные планы. Ржавеет и первая любовь

В школе ввели необязательные горячие завтраки, как выяснилось, недорогие и скверные. Практически все воспользовались этой возможностью. Некоторое время мы крепились, но потом вняли Жениным мольбам, и в ноябре (речь идет о 1980 годе) он записался на казенный кошт (записываться надо было не меньше чем на месяц). Если раньше в центре его внимания были география, грамматика и сочинения, то с появлением завтраков школа полностью растворилась в еде. Женя декламировал меню, как героический эпос, только что не гекзаметром. Каждого блюда можно было взять добавку, и Женя непременно брал ее. С декабря мы вернулись к домашним бутербродам, и разговоры о горячих завтраках почти прекратились.

Зато Женя твердо уверовал в существование любимой девушки, «подружки» в лице некой Эйми Джонсон. Каштановой масти девчушка, обожавшая кошек и собак, но больше кошек, была первой ученицей в классе, особенно по арифметике. У Жени было несомненное достоинство: несмотря на честолюбие и склонность к похвальбе он объективно оценивал других. Я как-то спросил его:

– Она решает лучше тебя?

– Конечно, – ответил он.

Он даже решил, что Эйми – вундеркинд: почерк у нее образцовый; не француженка, а почти не делает ошибок; примеры для нее – раз плюнуть; и красиво одета (последнее приравнивалось к природным данным). Он написал скетч «Мистер Джоунз и мистер Боундз», по его словам, необычайно смешной. Главную женскую роль играла Эйми. По мотивам мифов планировалась пьеса «Афродита и Адонис».

– Знаешь, кому я дам роль Афродиты?

– Эйми? – предположил я.

– Как ты догадался? – ответил совершенно потрясенный моим провидческим даром Женя.

Меня всегда удивляла его способность к виртуозному вранью в соединении с непостижимой наивностью. Он однажды спросил меня: «Я знаю, что никакого телевизора в тебе нет, но откуда ты все обо мне знаешь?» Между прочим, у Эйми была старшая сестра, тоже вундердевочка, и я уверен, что роль нашлась бы и для нее. Да и как раз тогда родилась третья наследница, а в театре очень важна смена: кто-то играет старух, кто-то мамаш, а кто-то инженю. Эйми ждала на сцене блистательная карьера, но она свой шанс упустила. На первый взгляд Женя взаимностью не пользовался. К восьми годам он так и не изжил патологической страсти к волосам. У него самого была роскошная шевелюра, а любимым занятием оставалась игра с Никиной прической. Он набрасывался на нас обоих с воинственным кличем «Распушистить!» На этих же основаниях чрезвычайно ценился соседский кот, герой наших диктовок. Но Эйми была не бессловесной тварью вроде Чарли и «пушиститься» (во всяком случае, Жениными руками) не желала. Во время нашей беседы мистер Смит с многозначительными вздохами и закатыванием глаз, будто говорил о падшем ангеле, поведал нам, что он не раз объяснял Жене, что вызывает успех, а что отпор. Женя, которому мы передали эту часть беседы от себя, посоветовав оставить Эйми в покое, реагировал несколько раздраженно и отступать не собирался.

Уже за год до того он хотел пригласить Эйми на день рождения, но та пожелала появиться с подругой. Я решительно заявил, что мы в виде исключения сделали подобную уступку Джону, а Эйми может играть с подругой у себя дома: у нас не клуб. Само собой разумеется, что Эйми не подозревала о планах нашего сына жениться либо на ней, либо на Дженни, сестре Джона, и на свой день рождения его не пригласила. Когда-то он собирался жениться на Мари, но Мари, как мы и предсказывали, не дождалась его. В сентябре она навсегда уехала из родительского дома, и оба (оба!) плакали при расставании. Ее роль в Жениной жизни невозможно переоценить. В дальнейшем его учила французскому младшая сестра Мари.

Вскоре после того, как мы передали Жене просьбу мистера Смита отстать от Эйми, Женя явился домой и сообщил:

– Мистера Смита увольняют.

– Кто сказал?

Он назвал имя директрисы (своей бывшей учительницы).

– За что же?

– За то, что плохо учит.

Я, конечно, этому вздору не поверил. Оказалось, что директриса ни при чем. Это Эйми сказала Жене: «Мистер Смит – балда». Видимо, ее родители жаловались еще до нас. Мы о нем Жене ничего плохого не говорили. После этого роман достиг своего апогея. Эйми написала Жене (мне очень неловко, но так все и было): «Женя – балда и говнюк». (Как видно, ее сленг был несколько ограничен.) Женя ничуть не обиделся, почувствовал себя даже польщенным (значит, его заметили) и ответил: «Эйми – засранка». Здесь проявилось Женино