Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

поводу. Встречались нам и французы, но Женя поддался соблазну заговорить с ними только один раз и был, как водится, принят за парижанина. А вот побеседовать с турком он отважился и сообщил ему, что Турция находится в Азии, с чем его собеседник охотно согласился.

Еще в начале нашего пребывания в Копенгагене мы на пароходике съездили к Русалочке, а от «Нордиск коллегиум» она оказалась совсем близко: надо было только перейти мост и миновать чудесный парк с настоящей, но не работающей ветряной мельницей. До отъезда я читал Жене знаменитую сказку, и она ему очень понравилась. В сборнике моего детства «Русалочки» не было, и в русскоязычном мире она не идет (во всяком случае, тогда не шла) ни в какое сравнение по популярности с «Дюймовочкой» и «Гадким утенком» (а в Дании на выставке детского рисунка я отметил невероятную популярность «Огнива»). Я впервые услышал «Русалочку» по радио в незабываемом чтении Марии Григорьевны Петровой, когда мне было лет тринадцать, но русская радиопередача кончалась словами: «…и почувствовала, как тело ее расходится морской пеной».

В Америке в связи с курсами по фольклору я обзавелся сказками Андерсена по-английски и по-датски и узнал о существовании паточно-христианского финала. Хотя был у нас и купленный еще до отъезда из Ленинграда довольно полный сборник по-русски, открыл я его лишь ради Жени и, конечно, прочел без купюр. И вот награда: лучше всего он запомнил именно конец. Стоя около воды, удивляясь, как мала по размерам знаменитая скульптура, мы минуту поговорили о событиях, предшествовавших гибели Русалочки, и Женя уточнил: «Она ведь не умерла: она получила бессмертную душу». Я не возражал.

Как я уже писал, из «Нордиск коллегиум» мы переехали на частную квартиру. Наша хозяйка, вдова художника, сносно говорившая по-английски, жила в довольно ветхом домике с непородистым псом по имени Снапун (это имя тоже подлинное). Он, как скоро выяснилось, и остался в Жениной памяти самым ярким воспоминанием о Копенгагене, хотя чего мы там только не видели и где только не побывали: мосты, которые разводятся среди бела дня; Тиволи, парки, железнодорожные вокзалы! Впрочем, через много лет выяснилось, что не ради одного Снапуна провели мы в Дании тот благословенный месяц и прочли по вечерам груду книг, в том числе несколько хороших. Были у нас, среди прочего, рассказы Паустовского; их я тоже знал, как «Русалочку», по радиопередачам. В конце «Венского повара» мы с Женей и слушавшая нас Ника обливались слезами, хотя все во мне восставало против этой горы переслащенных взбитых сливок. То ли дело «Девочка и крокодил»!

Слушая и даже читая, Женя постоянно задавал вопрос: «Почему?» – хотя было ясно, что ответ появится в следующем предложении. Привычка эта возникла неожиданно. Алеша, герой незабвенной книги «Что я видел?», был почемучкой, и Житков очень верно не умилился этой черте характера своего героя, а осудил ее. Бесконечные «почему» свидетельствуют о невоспитанности интеллекта, об умственном недержании, а не о любознательности. Киевская бабушка Алеши решительно отучала его от почемучества, и на каждое Женино «почему» я говорил: «Вот сейчас придет бабушка из Киева (или из Харькова) и все объяснит». Эта бабуся стала почти членом нашей семьи.

Любопытно, что Женя, готовый часами слушать сказки, в повседневной жизни бурно протестовал против моих наскоков на реализм. В Копенгагене мы однажды сидели на скамеечке в тех краях, где кормили лебедей, и, показав на одну из птиц, издававшую какое-то странное шипение, я сказал:

– Между прочим, это не простая птица, а царевна-лебедь; она недавно говорила со мной.

– Неправда, ну, неправда, вечно ты рассказываешь чепуху! – заорал Женя, но впоследствии принял игру и уже сам говорил: «Вот плывет твоя принцесса». Вспомним жажду сидоровой козы.

Видимо, он еще не настолько освоился с устройством мироздания, чтобы не сражаться с вымыслом. Ведь спрашивал же он меня в раннем детстве, когда я изображал льва: «Но на самом деле ты не лев?» Зато его ассоциативные связи казались мне иногда много более фантастическими, чем мои россказни. «В нашей школе были белые мыши, но умерли от рака челюсти». В свое время я говорил ему, что у Брежнева, кажется, был рак челюсти. Или: «Я думаю, что Иосиф Гайдн был греком». Почему? В сказке Гауфа юный граф Куно учился греческому у патера Йозефа, а патер был греком. Отсюда следовало, что любой человек по имени Йозеф – грек.

3. Все течет

Хорошая страна Таиланд. Орехи для белочек и «Дон Жуан». Две родины слонов. Социально близкие. Чужие дети

Осенью не произошло никаких памятных событий, если не считать страстного увлечения географией. Еще в Ленинграде достался мне сборник французских сказок (по-русски). Сказки средние, но Жене они нравились. Главное же их достоинство состояло в том, что на последней странице сообщалось, в каких провинциях какие сказки записаны. Женя впился в этот указатель, сопоставляя с ним номера из оглавления, и выучил названия дюжины провинций с такой точностью, что Мари бледнела от ужаса, когда Женя задавал ей вопрос или проверял ее осведомленность. Так же бледнела его учительница, когда слышала Женины вопросы по географии Соединенных Штатов. Обеим пришлось бледнеть недолго. Мари как раз тогда собиралась выйти замуж и уехать из Миннесоты, а в школе на следующий год произошла смена караула и Женин класс взял новый человек (мужчина!).

В нью-йоркском русском магазине я купил книгу «Галльский петух рассказывает», тоже сборник французского фольклора. Там оказалось еще больше провинций, и мы прочли легенды и сказки запоем. «Мама, знаешь, кто жил недалеко от Бостона? Том Эдисон: в Нью-Джерси. Семь часов на машине через два штата: Коннектикут и Нью-Джерси». Я не стал проверять, не сомневаясь, что все правильно. Выяснилось, что в Ирландии пятого века и в современной Алабаме одинаковый флаг: красный на белом фоне. Но выяснилось и иное. Таиланд, как сообщил Женя, – «самая приличная страна, ни с кем не воюет: сидят там себе и едят». Взрослым он несколько раз побывал в Таиланде, но я не знаю, подтвердилось ли его детское наблюдение. И при такой осведомленности он долгое время продолжал настаивать, что на юге, включая Южный полюс, всегда жара, а на севере, в том числе и в Северной Африке, – холод.

– Миннесота – самый северный штат страны, – сказал я, – и что же, у нас летом мороз?

– Нет, – ответил он, – но зимой очень холодно.

– Посмотри, что у тебя на столе, – сказал я однажды Жене, когда он вернулся из школы. А там стоял купленный мной по дороге огромный и очень недешевый глобус.

Музыка шла с переменным успехом. Старикам везде плохо, а в безъязыковой эмиграции, да еще в одиночестве, совсем скверно. Дел у