Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

читал и слышал значительно больше, чем его сверстники. Дома он постоянно скулил: «Не хочу Брайля. Опять этот противный Эдисон». Но в классе (по его же рассказам) он спросил детей, кто изобрел лампочку. Дети знали. А кто научил слепых читать? О Брайле никто ничего не слышал, кроме ставшего нарицательным имени, и Женя был очень горд.

Но вернусь к лету 1978 года. В конце августа мы уехали в город, и с Жени можно было писать картину «Дитя скорбящее». Я помню, как и впоследствии он рыдал по дороге домой:

– Папа, давай купим дом на озере и будем жить тут круглый год.

Ему предназначалось ужение, а остальные должны были прясть свою пряжу. В тех краях был небольшой двухлетний колледж (подобные колледжи разбросаны по всей Америке):

– Ты бы там учил студентов готскому. (Есть такой древнегерманский язык. От него сохранилась часть Нового Завета, переведенного с греческого в четвертом веке. Этот перевод изучают филологи-германисты и прочие серьезные люди, специализирующиеся в историческом языкознании. В северной Миннесоте соответствующей клиентуры нет. Вывелась она понемногу и в университете.)

– А школа?

– А в школу я бы ездил в Вирджинию. (Ближайший городок.)

– А ты помнишь, как Емеля в проруби выловил щуку?

(Я с трудом удержался, чтобы не спросить: «Десятифунтовую?»)

– Ну, пожалуйста, подумай!

Очень изобретательным и чувствительным был он ребенком, когда дело касалось его самого.

6. Семьи разных народов

Позор, позор! Действительно отвратительный ребенок

Наша соседка Пегги (она же мать славного мальчика, Жениного сверстника) делала с младшими школьниками фотомонтажи на тему «Семьи разных народов» и спросила, не могли бы мы попозировать в качестве русской семьи. Мы, конечно, согласились. Никина мама спекла национальное блюдо – оладьи с яблоками, на сцену был извлечен расписной чайный сервиз, и Пегги пришла. Женя встретил ее угрюмо, не поздоровался, несмотря на напоминающие щипки и взгляды, и стал пристально смотреть в окно. (Все дальнейшее дано в переводе с английского.)

– Я бы хотел посмотреть, что слышно на улице, – сообщил он мне обнадеживающе и непомерно подчеркивая миннесотский акцент.

Наконец мы сели за стол.

– Вообще-то я ничего такого не ем, – заявил Женя и от угощения уклонился (это он-то!). Показывая какие-то предметы, он пояснил:

– Вообще-то все это мамино, но папа украл это у нее. Он все у нее ворует.

Пегги не сильно удивилась и сразу поверила.

Потом нужны были сцены, в которых родители что-нибудь показывают детям или что-нибудь делают вместе. Я повел Женю к проигрывателю, чтобы изобразить, будто я ему объясняю что-то про пластинку. Выбраны были «Три поросенка». Для создания естественной атмосферы Пегги попросила меня говорить по-русски. Но только я открыл рот, Женя заорал (по-английски):

– Не говори по-русски!

– Почему?

– Потому что я ненавижу русский!

Я подозреваю, что весь сыр-бор произошел оттого, что Женя, американец до мозга костей, не хотел войти в историю как «русский», но ведь он знал о розыгрыше с самого начала и согласился в нем участвовать!

Общая деятельность была двух видов: семья сидела на ковре и играла в буквы, то есть играли мы с Никой, а Женя с ненавистью смотрел на нас. Сатанея, я сложил фразу: «Женя – дурак». Женя смахнул все буквы и закричал: «Зачем ты это сложил?!» А еще позже мы сидели на диване и рассматривали сказки с иллюстрациями Васнецова.

– Я хочу пить, – поведал Женя. – Можно мне взять стакан молока?

– Нет, – ответил я, сладко улыбаясь и всем своим видом выражая доброжелательность. (Женя не пил у нас молока никогда и ни при каких обстоятельствах, а о шоколадном молоке много интересного и назидательного рассказано выше.)

– Но я хочу пить!

Наконец фотомонтаж был завершен, и Пегги быстро просмотрела пленку. Обнаружилось, что все снимки были сделаны на неверной скорости, но Пегги оказалась на высоте: она за пять минут прогнала нас через все позы (Женя больше не сопротивлялся) и, уходя, заметила лишь:

– Нельзя сказать, Женя, что ты нам очень помог.

Мы проводили ее до дверей, не переставая кланяться и извиняться.

– Дети, – они все такие, – успокоила она нас, видимо, презирая наше трио больше, чем когда-либо.

Не успел щелкнуть замок, как я набросился на Женю чуть ли не с кулаками. Не буду пересказывать своих обвинений (они очевидны), но одно я все же хотел выяснить: почему я все всегда ворую у Ники?

– Я сказал это случайно, это у меня просто сорвалось с языка!

– Но ты это повторил пять раз! – бесновался я.

Что уж говорить! Позор, он позор и есть. Потом Пеггин муж умер, она куда-то уехала, но если по какой-то ассоциации вспоминает о нас, то помнит только тот день: стыд ведь несмываем. Может быть, у всех так. Назавтра Пегги вручила нам конверт добротно сделанных фотографий, плату то ли за унижение, то ли за страх. Они до сих пор лежат у нас в шкафу.

7. Лирическое отступление: утро ребенка

Несоленая каша. Туда и обратно. Познавательный завтрак. Синяя птица

Будильник звонил в семь утра. Женя успевал выспаться (в восемь вечера все дела, где бы они нас ни заставали, кончались), и сразу за будильником раздавался его голос: «Папа, ты слышал?» («Слышал, слышал!») Я вставал, заглядывал в его комнату и говорил: «Доброе утро». Если я вставал до будильника и проходил мимо его комнаты, следовало непременное: «Даже не зашел сказать „доброе утро“» (оказывалось, что и он уже проснулся). Я заскакивал к нему, целовал его, и день мог начаться. Встав, он немедленно бежал к телефону узнать температуру. Весна 1979 года простояла очень холодная, и Женя торжествующе заявлял:

– Тридцать пять градусов!

(Это чуть выше нуля по Цельсию.)

– Ты уверен? – спрашивал я.

Крайне взволнованный, Женя отвечал:

– Я сейчас проверю, – и звонил снова.

Увы, те же 35°. Однажды я поставил Жене диагноз: телефонит. Во всяком случае, вслед за температурой он неизменно звонил мне в офис, и ведь как важно быть последовательным! Однажды в субботу там раздался сигнал «занято», и так продолжалось некоторое время. Я позвонил в университетскую полицию. Они пришли, никого не обнаружили и ушли. То же случилось в одно из воскресений, но я уже больше в полицию не обращался. Эта мрачная тайна осталась неразгаданной до сего дня, и с каждым уходящим годом шансов на разгадку становится все меньше и меньше.

Тем временем на кухне происходили нехитрые хозяйственные приготовления: я делал нам обоим завтрак (неизменные бутерброды с сыром, яблоки, а Жене еще термос с чаем). Так как Ника отучила меня пить чай с сахаром, иногда я по забывчивости не сыпал сахар и Жене – тогда чай нетронутым возвращался назад. Время от времени Женя пытался «забыть» завтрак (изредка это ему удавалось). С таким обездоленным ребенком все дети в классе (группе) охотно делились тем, что принесли из дому, так что Женя в накладе не оставался. Два раза в неделю