Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

в последние недели, прикреплялись к пищевым переживаниям. «Конечно, я помню С. Р. Мы были у нее в гостях, и, помнишь, я выпил три стакана сока и меня потом стошнило». «Ты имеешь в виду дом, во дворе которого нас встретил человек и сказал: „Извините, я еще не обедал“». Таких фраз мы слышали десятки. Казалось, что вся духовная жизнь этого ребенка определялась состоянием его желудка. Он и сейчас, давным-давно утративший детский аппетит, помнит, что заказал в каком-то ресторане двадцать лет тому назад. Я же не помню и того, что ел накануне.

Не отступал перед более высокими помыслами и антигероический идеал, вроде бы столь нетипичный для мальчиков. Маугли сидит на дереве и издевается над рыжими собаками, а потом спрыгивает и устремляется вперед, увлекая их за собой. Женя недоволен: надо было отсидеться на дереве, а ночью тихонько слезть и скрыться. Стоило тогда огород городить, удивляюсь я: ведь на идее взбудоражить по дороге ос и тем погубить собак (без чего была бы истреблена родная стая Маугли) и основана вся стратегия защитников. Но практические соображения не беспокоили Женю. Он и в самом начале не одобрил плана Маугли и считал, что не следовало соваться в чужие дела. Свирепый противник бессмысленной жертвенности, я бы все-таки предпочел, чтобы в теории он бросался на амбразуры и вырывал из груди пылающее сердце.

В то время я переводил на английский Лермонтова. Женя присутствовал при многих разговорах и слушал, как я читаю стихи (в связи с чем и разрыдался: зачем Мцыри надо было убивать барса?), спрашивал меня, почему эти стихи такие грустные, а узнав, что Лермонтова убили на дуэли, сразу поинтересовался, нельзя ли было поднять руки вверх (есть ведь правило: если поднимешь руки, не стреляют). О том, что Лермонтов выстрелил в воздух, он тоже пожалел из чисто практических соображений: только зря пулю потратил.

Позже, во время китайско-вьетнамского конфликта, я сказал, что меня могут забрать в армию.

– И тебя могут убить?

– Могут.

– Я не хочу, чтобы ты шел не войну.

– Так ведь и я не хочу, но другие-то пойдут, а у них тоже дети.

Гибель чужих пап и сиротство их сыновей не взволновали Женю ни в какой степени.

– А если ты откажешься служить в армии?

– Тогда меня посадят в тюрьму.

– Лучше тюрьма или плен: тогда тебя не убьют.

Разговор закончился его фразой, возможно, не заимствованной, а своей:

– Не Америка эту войну начала, не ей ее и кончать, – опередив содержание десятков писем в газеты в связи с этим и многими другими событиями двадцатого и двадцать первого века.

5. Литература и жизнь

Царство цитат. Козетта и Малыш в Америке. Синдром Питера Пэна. Ускользающее бессмертие. Женя на даче и Емеля у проруби

На лето я среди прочих сокровищ припас Андерсена. Я давно знал, что учителя читают слишком быстро (например, всего «Стойкого оловянного солдатика» в один присест, а мне его хватило на три вечера) и механически, не останавливаясь, не пропуская длиннот, не объясняя трудных слов и не комментируя. Оказалось, что они эту сказку уже читали в школе, но до Жени не вполне дошел трагический финал, а теперь он очень остро на него реагировал, хотя все же слабее, чем на «Соловья и розу».

А дикие лебеди не произвели на него особого впечатления. Когда мачеха натерла Элизу мерзкой смесью и та ушла из дворца обезображенной, Женя, чей здравый смысл в таких ситуациях всегда несколько раздражал меня (упомянешь принцессу, живущую на соседнем холме, а от тебя потребуют честное комсомольское), сразу спросил: «Почему же она не помылась?» – и только я собрался объяснить ему, что мазь была волшебной и не отошла бы, как увидел, что в следующем абзаце Элиза увидела ручей и вымылась-таки, причем стала еще краше, чем прежде. Андерсен здесь явно чего-то недодумал. Зато, когда в «Огниве» хитрая фрейлина ставит крест на воротах, чтобы впоследствии найти дом солдата, Женины глаза прямо вспыхнули от восторга: не зря, значит, читали мы «Али-Бабу». Чтобы доставить ему удовольствие, я спросил, кто сделал то же самое и зачем.

А вообще-то, хороших русских книг для Жениного возраста существует мало, и я уже рассказывал, что в те годы «Детгиз» выпускал тонны макулатуры. Некто Зверев писал о животных, некто Снегирев – о птицах. Я даже решил, что этим халтурщикам специально придумывали значащие псевдонимы. (Мое высказывание похоже на Женин вопрос: «Голубцы делают из голубей?») Узнав, что в Индии жаркое солнце и что люди там темные, Женя сделал свое первое (может быть, и последнее) в жизни антропологическое заключение: «Вот отчего они черные. От солнца. Раньше они были белые, как мы. Но потом появилось солнце, и они стали черными», – и для убедительности повторил свой вывод несколько раз подряд.

За обедом я рассказывал Нике о Воронцовой-Дашковой, героине стихотворения Лермонтова «К портрету»: как она сбежала с французом, была им ограблена и умерла в Париже совершенно без средств. Женя тоже, конечно, слушал. «Почему же она не обратилась в Jewish Family (еврейское семейное агентство)? – удивился Женя. – Надо бы было обязательно пойти в Jewish Family».

Цитаты из книг всплывали в Жениной памяти мгновенно и всегда к месту. После поимки очередной лягушки он тащил добычу в целлофановом мешке и приговаривал: «Лягушонка в коробчонке едет» (это из «Царевны-лягушки»), – а садясь на скамейку, редко упускал случай сказать: «Хвостик на лавочку, скалочку под печку» (это тоже из сказки). «Мы успеем», – сказал я за столом по какому-то поводу. «„Мы еще погуляем“, – говорили они», – мгновенно добавил Женя фразу из «Трех поросят».

Однажды вечером Женя остался с Никиной мамой, а назавтра сообщил мне: «Папа, я тебе честно признаюсь: я лег вчера в двадцать минут девятого» (а не в восемь). Я отреагировал вяло: во-первых, суббота, а во-вторых, уходя, я перевел будильник на двадцать минут вперед. Женя: «А я думал, ты скажешь: „Спасибо, что правду сказал“» (концовка одного из рассказов Льва Толстого). Попался нам рассказ о том, как в зоопарке раненого бегемота на веревках подтянули к берегу бассейна. Но тут уж все разумелось само собой: «Нелегкая это работа из болота тащить бегемота».

То, что я расскажу дальше, произошло несколько позже, но место этому рассказу здесь. В Жениной хрестоматии был эпизод из «Отверженных»: Жан Вальжан помогает Козетте принести ведро. Этот отрывок, прочитанный с Мари, очень понравился Жене, и он постоянно возвращался к нему. Тогда я взял всю главу по-русски (она у нас была в жутком томе под названием «Живые страницы») и вечер за вечером читал ему ее. Одним ударом Гюго вышиб из Жениной головы все остальные мысли и впечатления. Козетта заняла весь мир.