Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

беременна?

– Да, да.

– Ну, хорошо. До свидания.

Во время разговора Женя стоял около телефона и по обыкновению рвал трубку. Теперь он схватил ее и закричал: «Баба Буба! Вы скоро к нам приедете?» Женя ждал приезда стариков с нетерпением. Полжизни он провел без них, но постоянными разговорами мы сумели поддержать в нем память о дедушке и двух бабушках, а теперь эти полумифические фигуры должны были материализоваться. В середине июля, пройдя положенные по тем временам ступени восхождения (ОВИР, отправку багажа, сдачу комнат и квартир, продажу столь памятной по ранним Жениным годам дачи, превращение накопленных денег снова в товар, частично никогда в Америке не пригодившийся, и итальянский карантин), все трое прилетели в Миннеаполис.

Женя ходил в лагерь, и мы решили, что незачем ему пропускать день: вернется и увидит их у нас. Накануне мы сказали ему, что у школьного автобуса его встретят двое: я и дедушка. Еще из автобуса он с любопытством оглядывал окрестности, но, увидев дедушку (а звали его Моисеем Яковлевичем), смутился и побежал вперед с приятелем Карлом, который в тот день приехал к нам. За столом Женя безумно стеснялся того, что рядом сидят его близкие родственники и не говорят по-английски. «Они говорят немного», – сказала Карлу Ника. «Немного много лучше, чем ничего», – отреагировал Женя (этот обмен репликами, естественно, происходил по-английски).

Карлу языковые успехи Жениной семьи были совершенно безразличны, и он наших стариков никогда больше не видел. В остальном лето 1978 года ничем существенным не отличалось от предыдущего. Посланное из Ленинграда пианино «Красный октябрь» пришло в безнадежном состоянии, и мы ждали второго пианино, на котором долгие годы играл я.

Мальчик из близлежащего дома вырыл во дворе пещеру такой глубины, что ребенок мог в нее забраться целиком. Женя тоже забрался и после первого раза прибежал домой, полный восторженных чувств: «Я такой храбрый! Я влез в пещеру». Но назавтра хозяин объявил, что вход платный, и Женя даже отнес ему сколько-то центов. Я возмутился и сказал, что за деньги предприниматель может сидеть в своей дыре сам. Тот же мальчуган устроил на углу распродажу: два куска довольно черствого пирога, два завернутых в целлофан куска арбуза, потрепанная детская книжка и разрозненные открытки из серии «Звездные войны». Женя бросился на угол, предупрежденный мною, что ничего съестного я не куплю. Я дал ему какую-то мелочь, и вскоре он вернулся с открытками. Скромность ассортимента не смутила его. «Как дела?» – спросил я продавца. «Товар подходит к концу», – деловито ответил он.

Вскоре и Женя стал мечтать о собственной распродаже. И вот он извлек из подвала складной столик, расставил его, положил на него разные игрушки, прикрепил к каждой бумажку с довольно разумной ценой, написал слово «Распродажа» и вышел на улицу, сообщив нам: «Я хочу избавиться от этих машин. Здешние дети любят такой хлам». Прохожие дети иногда глазели на игрушки, но вопреки прогнозу без всякого интереса. Тогда Женя сам отправился к потребителям. Он, как коробейник, сходил к миссис Косой, а назавтра пытался всучить хоть что-нибудь Мари. Потом он много дней рвал бумажки и писал на них цены или слово: «Продано».

Столь же успешным было следующее начинание – домашний театр. Ника сводила Женю на прекрасный поставленный детьми спектакль «Питер Пэн», а Мари прочла раздобытый мною французский перевод «Двенадцати месяцев». Женя не сразу понял, сколько исполнителей потребуется, чтобы сыграть двенадцать ролей. Я объяснил ему, что если не все они одновременно появятся на сцене, то без такой большой труппы можно будет обойтись, и тогда он прибавил двух девочек и отца с матерью. Сам он, как оказалось, был лишен актерских амбиций и намеревался только все организовать. (В школе и в лагере происходило то же: он почти ничего не делал даже во французской пьеске.)

Организация состояла в изготовлении афиши, которую он прикрепил к стене нашей спальни. Ему хватило ума сообразить, что на таком месте она никем не будет замечена, и, выяснив у Ники, где даются объявления, взял первую страницу ежедневной газеты, которую мы выписывали, и написал на ней по-французски «Двенадцать месяцев». Но и тут возникло беспокойство: как люди прочтут такое объявление? Моя версия, что газеты по утрам доставляются во все дома, не вполне убедила его: все-таки ему уже было шесть лет.

Мы обсудили разные постановочные вопросы (бутафория, декорации), и Женя сел писать приглашения всем своим знакомым. Он запечатывал их в самодельные конверты без марок и надписывал адреса. Я взял эти письма и пообещал отправить их из университета, но выразил недоумение: соберутся зрители, а кто же будет разучивать роли и изображать шестнадцать персонажей? «Надо позвонить в городской театр, – нашелся Женя, – пусть пришлют артистов: каких-нибудь Жизель и Коппелию». Так выяснилось, что труппа у нас приезжая. Предполагалось еще поставить «Морозко», но не дошли руки.

В это лето Женя по утрам ездил в лагерь. Там он катался на лошадях, стрелял из лука и греб. Стояла, как всегда в Миннесоте, дикая жара, и они много купались. Раз в неделю объявлялось «открытое расписание»: каждый занимался чем хочет. Женя всегда хотел удить рыбу. На день рождения наши французы подарили ему роскошную удочку, которую он почти сразу запутал, так что бедные дарители три дня приводили ее в порядок. Еще раньше мы ходили с ним на другой берег Миссисипи со взятой напрокат удочкой. Время было неклевое, место мелкое, дул ветер, да и удочка, как потом выяснилось, из предосторожности была без крючка. Но в лагере он вылавливал какую-то мелочь (то ли пескарей, то ли уклеек) и отпускал ее обратно.

Утром ему давали с собой завтрак, и домой Женя приезжал с пустыми сосудами, не допивая лишь чай из термоса. В одной из коробочек мы неизменно находили либо огрызок яблока, либо косточку от сливы или персика. Почему-то он их никогда не выбрасывал в лагере. Там их еще подкармливали молоком и печеньем, но культа еды не было. Лишь в пятницу пекли халу, и Женя, съев положенную порцию, забирал какие-то куски домой и тем поддерживал всю семью. В лагере он и подружился с мальчиком, который пришел к нам в знаменательный июльский день, когда Женя впервые после трехлетнего перерыва оказался в кругу большой семьи.

Его могло и не быть,Он мог совсем не прийтиИз темных вод запределья.И как было б жизнь прожитьИ бремя страстей снестиБез пира и без похмелья?Могло не быть и тебя:Живут же люди без жен,И все им в жизни едино.Они плывут, чуть гребя:Что водопад, что затон,Что плес, что мель, что быстрина.Спасибо, что вы решили,Услышав мой тайный зов,Мольбу о жене и