Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

ты бывал в Китае?» Я не выдержал и как-то раз по дороге в магазин признался, что всю историю выдумал. Женя остановился и с большим чувством произнес: «Папа, теперь я никогда не буду тебе верить». Чтобы спасти остатки пошатнувшегося авторитета, я объяснил, что, в сущности, я ничего не сочинил: сейчас уже Янцзы не переплывают, но раньше так делали. Однако Женя больше не возвращался к этой теме.

Другие мои истории не имели столь катастрофических последствий и обычно выдумывались в утешение. Однажды Женя обжег себе язык. Мгновенно последовала повесть о том, как в возрасте шести лет и двух месяцев (а именно столько и было в тот момент пострадавшему) я, не зная, что от горячего молока не идет пар, взял стакан только что вскипяченного молока, сделал большой глоток и страшно обжегся, но съел три большие ягоды малины (само собой разумеется, что по счастливому совпадению в этот момент и у нас на столе оказалась тарелка с малиной), и мне стало легче. С тех пор я дую не только на молоко, но и на воду. Женя заел ожог малиной, забыл о неприятности и начал деятельные расспросы. Кто тебе сказал, что малина лечит язык? Твоя мама? Разве ты не знал, что молоко вскипячено? Ты съел только три ягоды? А если бы съел больше, то заболел бы? Но ему не пришло в голову спросить, почему от горячего молока не идет пар.

К концу разговора кризис был полностью ликвидирован и никто уже не помнил, из-за чего весь сыр-бор. Однако сами истории он запоминал прекрасно. Например, я рассказал, что однажды ребенком я ел телячью котлетку («А какой был гарнир?») и вдруг зуб наткнулся на косточку и сломался. Все удивились: откуда косточка в фарше? (Рассказ прерывался выкладками о разных сортах мяса, о невероятной редкости такого деликатеса в войну, о продуктовых карточках и о моем очень скромном аппетите в детстве – все чистая правда, никакой дидактики.) Посмотрели, а это, оказывается, выпал мой первый молочный зуб! Подобная быль могла пойти в дело на два года позже как аргумент в споре или просто по ассоциации. Вымысел причудливым образом сплетался с реальностью, и призраки обрастали плотью. Я называл такие ассоциации «Дядя Герберт».

4. Интерлюдия перед грозой

Белая береза и всеядный ежик. Вопреки прогрессивной теории: мальчик – это не девочка

«Белая береза под моим окном принакрылась снегом, точно серебром», – цитировал Женя Есенина каждый раз, когда проходил мимо большой корявой березы, росшей недалеко от нашего дома. Из Пришвина тоже осталась одна-единственная фраза. В рассказе «Еж» говорится: «Молочка налью – выпьет, булочки дам – съест». Славный ежик: ни от чего не отказывался, как и сам Женя.

Кто-то, может быть, ездит к женщинам «не за этим», но у Жени выработался свой взгляд на бывший во дни оны слабый пол. В его группе училась девочка Сэра. Он ее нежно любил, так как она всегда делилась с ним бутербродом, причем он неизменно брал часть, которая при разломе получалась больше. Любовь не помешала ему однажды при выходе из школы бросить в Сэриного папу снежком – я полагаю, от избытка чувств, а не из окаянства. Ника возмутилась: «Нельзя же так! Хочешь играть, кидайся в меня!» Женя: «Что я, сумасшедший, чтобы я бросал снежки на собственную маму!»

Слова в мозгу ребенка, приближающегося к шестилетию, сплетаются независимо от смысла. Женя был в комнате, когда мы говорили о человеке по имени Миша Пэн. «Это тот Шопен, что на пластинках?» – спросил он. Одну нашу знакомую звали Лара. Услышав, что мы ждали некоего Ларсена, он поинтересовался, не муж ли он той Лары. Мы обсуждали правила уличного движения (в связи с книжечкой на эту тему), и нам попалось слово «ГАИ». Я сказал, что тех, кто работает в ГАИ, называют гаишниками, но, пожалуй, вежливее было бы гаист. «Это потому, что они эгоисты?» Эгоист пришел с пластинки «Малыш и Карлсон». Узнав, что мама переутомилась и уедет отдыхать, почти что сверстник Жени, шведское дитя, выразил неудовольствие, озабоченный вопросом, кто будет делать ему тефтельки. «Малыш, а ты, оказывается, эгоист!» – возмутился отец. «Малыши», они все такие.

В летнем лагере Женя видел змею, которая справляла естественные надобности (в Миннесоте встречаются только безобидные змеи, ужи; они иногда выползают на шоссе и попадают под колеса машин). Он хотел рассказать об этом событии, но не нашел слов: «Змея писала». Это ему показалось неделикатным, и он поправился: «Она пошла в туалет» (по-английски – bathroom, то есть как бы в ванную комнату). «По ванным ползали только Наг и Нагайна», – пояснил я ему (мы много раз читали «Рики-тики-тави»).

– Как в родильном доме отличают мальчиков от девочек? – спросил он.

Я вкратце описал процесс узнавания. А вообще-то тайна деторождения, уже обсуждавшаяся раньше и в какой-то мере тогда и раскрытая, редко шла дальше нижеследующего умозаключения:

– Нет, Женечка, тебя тогда еще и на свете не было.

– Я был у мамы в животе?

– Нет, даже и там еще тебя не было.

– Значит, я был у тебя в животе?

– Да.

В том же лагере, в котором встречались неокультуренные змеи, почему-то не одобрили Женины курчавые волосы, что странно: лагерь был еврейским. Во всяком случае, он целыми днями расчесывал свои кудряшки, мочил их, рассматривал в зеркало и спрашивал:

– Теперь у меня волосы прямые?

– Как палки, – отвечал я.

Волосы вопреки моим заверениям не желали распрямляться. Какая-то женщина в поликлинике спросила с явным одобрением:

– Откуда у тебя такие волосы?

– От рождения, – угрюмо бросил Женя через плечо.

Дело, скорее всего, не в завитках, а в том, что похоже на девочку. Его и желтая рубашка раздражала: «Скажут, что я девочка». Но и став подростком, Женя продолжал сражаться со своими прекрасными черными как смоль кудрями и в конце концов начал стричься, будто его вот-вот заберут в солдаты. Таким он и остался. Я не выношу его прическу, но он только смеется.

5. Тучи над городом. Гроза

Крутые яйца. Яблоко-искуситель. Полицейские идут по следу. Вор в законе

Женино обжорство в какой-то момент утихло: «не исчезло с возрастом», но вошло в некую норму, с которой можно было жить. Пороки всегда связаны и, как беды, не ходят поодиночке. С неожиданным возвратом чревоугодия возник новый кошмар – воровство. А я еще горевал, что в моей повести отсутствует элемент драмы.

Мы пошли по делу к иммигрантам (я так их называю из почтения к литературной норме; в быту известно только слово «эмигрант»). Там мы пили чай с нами же купленным тортом. Женя съел большой кусок (при нормальных обстоятельствах ему не дали бы и трети, но в гостях не хотелось устраивать