Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

Как только я позвонил ему, он пригласил меня в гости, а узнав, что я в Кембридже не один, сказал, чтобы непременно пришли все трое, и мы часто встречались. Жену Р. О., польку, прекрасно говорившую по-русски, звали Крыстыной. В русском и английском произношении она для всех была Кристиной. Она преподавала на славянской кафедре того же института. Название технологический не должно вводить в заблуждение: такие институты есть в нескольких штатах, и это обычные университеты, но с сильным уклоном в научные дисциплины.

На наше счастье, Женя очень понравился и Р. О., и Кристине. По их просьбе мы не уложили его до их первого прихода к нам. Кристина с поразительной легкостью завоевала его доверие, с места в карьер спросив, какие его любимые блюда и какие подарки он хотел бы получить. В то время Женя дичился новых людей, не хотел знакомиться и как-то слишком уж в соответствии с руководствами для родителей прятался за наши спины, но по прошествии пяти минут преодолевал невесть откуда взявшуюся застенчивость. Он и в тот вечер собирался прятаться, но, услыхав про еду и подарки, оживился и пропустил момент, а потом уже было поздно.

Кристина пригласила его на Рождество и сообщила, что у нее будет Дед Мороз, который, несомненно, учтет его пожелания, но ему надо написать имя, фамилию и адрес. Женя с величайшей поспешностью схватил бумагу и ручку и, как умел, написал все сведения о себе, которые Кристина аккуратно сложила и забрала, а потом принялся перечислять, что бы он хотел получить от Деда Мороза. И Кристина, и Р. О. наслаждались от души, и в конце концов, когда они договорились об условиях, Женя заключил торг восклицанием из «Чука и Гека»:

– Ну, так по рукам!

– По рукам! – ответила совершенно изнемогшая от хохота Кристина, и Женя пошел спать, заручившись моей клятвой, что назавтра я прочту ему вечером двойную порцию на обоих языках.

На Рождество к Кристине из Варшавы приехал отец. Мы пришли к ним часа в четыре и были, если не считать молодой женщины, с которой Р. О. писал тогда книгу, единственными гостями. Отец Кристины и изображал Деда Мороза, нацепив для этого бороду и надев красную шапку и великолепную красную мантию, в которой Р. О. получал степень почетного доктора в Оксфорде.

По-русски Кристинин отец говорил плохо, но роль свою подготовил прекрасно. Он спустился сверху с сумкой в руках и спросил глухим голосом:

– Есть здесь мальчик по имени Женя?

Женя вцепился железной хваткой в мою руку, но все-таки ответил:

– Есть.

Потом Дед Мороз поинтересовался, послушный ли он мальчик. Не зная, что сказать, Женя посмотрел на меня и, угадав мое одобрение, прошептал:

– Да.

– А кого он больше любит: маму или папу?

Женя открыл было рот, но я просуфлировал:

– Одинаково, – и Женя воспроизвел мою подсказку.

Наконец дошла очередь и до мешка, в котором оказалось изумительное издание басен Эзопа, а сверх того коробка безвредных на вид конфет. Потом, попробовав конфету, Кристина долго сокрушалась, что поверила рекламе и купила такую гадость, но Женя был на седьмом небе.

На столиках лежали орехи, которые Женя колол и приговаривал: «Ядра – чистый изумруд», – и шоколад. От шоколада он совсем обезумел: хватал кусок, запихивал его в рот, потом давал кусок мне и Нике, а остальное заворачивал и сообщал, что возьмет домой. Говорил он без умолку, пересыпая речь многочисленными идиомами вроде курам на смех и постоянно заворачивая в фольгу остатки шоколада. «Возьмите его в качестве русского информанта к себе на кафедру», – посоветовал Кристине Р. О. А назавтра Кристина сказала Нике, что у Жени даже тембр голоса интеллигентный.

Через некоторое время после вручения подарков отец Кристины спустился в своем естественном виде. Женя не связал два появления и ничего не заподозрил, но ко мне приставал:

– Дед Мороз был настоящий?

Кристина возмутилась:

– Конечно, настоящий! – и добила его аргументом: – А подарки настоящие?

– А кстати, что ты ешь на завтрак? – спросила она, давно обнаружившая Женину страсть к «пищеблоку».

– Кашку-малашку, – ответил он, в тот день изъяснявшийся более цветасто, чем обычно, вроде как при встрече с первой учительницей.

– А почему ее называют малашкой? – поинтересовалась Кристина.

– А потому что ее дают мало, а иначе бы ее называли многашкой, – молниеносно отреагировал Женя.

Дома нам говорили, что на Восточном берегу мы будем наслаждаться тишиной и очарованием осени Новой Англии, но Бостон встретил нас дождем, который почти не прекращался. (От очарования осталась лишь поездка на Кейп Код, где нельзя было сделать шага, не наткнувшись на подосиновик.) Поэтому Женя был все время полупростужен. Вечером, когда я укладывал его и подтыкал одеяло, он устраивал себе гнездышко и говорил: «Там, где я лежу, зимы не бывает», – очередная литературная реминисценция. Морозами и не пахло. Зима, правда необычно мягкая, ждала нас в Миннесоте, куда мы вернулись в конце декабря 1977 года. Жене было еще пять лет, а мне – уже сорок.

В Гарварде требовался человек по моей специальности. Именно тогда их ведущий скандинавист ушел на пенсию (в Ленинграде скандинавские языки были основным предметом моих занятий между 1965 и 1975 годом), а его младшей коллеге не продлили контракта. Студенты и аспиранты приняли меня хорошо. Двое первокурсников (юноша и девушка) после окончания лекционного курса даже пригласили меня в кафе – вещь в Америке необычная. Не вызывало сомнения, что я по всем статьям подходящий кандидат, и власти кинули пробный шар. Нас троих позвала в гости женщина, обитавшая на кафедре в статусе аспирантки и всеобщего друга; она знала меня, так как ходила на мой семинар по древнеисландскому языку. Эта дама была замужем за очень богатым врачом. Их имение украшал пруд, в котором плавали рыбы, обученные брать наживку и ждать, когда их отпустят. Женю это зрелище так потрясло, что, кажется, из всей нашей бостонско-кембриджской эпопеи только его он навсегда и запомнил.

В связи со своим трудоустройством я рассказывал, что в Америке профессором называется штатный преподаватель, имеющий так называемую докторскую степень (она соответствует российской кандидатской). Профессорских ступеней три. Первая дает контракт на три года с вероятным продлением еще на три. Если начинающий преподаватель хорошо себя проявляет, он переходит на вторую, постоянную ступень, с которой можно уволить только в исключительном случае. Награда за дальнейший успех – третья ступень. Многие пожизненно застревают на второй. Российские звания – ассистент, доцент, профессор – в какой-то мере соответствуют ступеням американской иерархии, но в Америке не проводят регулярных конкурсов.

Случилось так, что в Миннесоте меня взяли на вторую ступень, хотя по количеству печатных работ могли сразу сделать «полным профессором». Однако мое продвижение, которого официально полагалось ждать шесть лет, произошло