Двойная спираль. Забытые герои сражения за ДНК - Гарет Уильямс

посмотреть на реакцию или проверить умозаключения, приведшие к выводу о ДНК. Первым экспертом был видный иммунолог Макфарлейн Бёрнет, навестивший Эвери в марте 1943 года. Сначала Бёрнет удивился[667], не начал ли Эвери «жить в прошлом», – но затем был потрясен «необычайно волнующим открытием» Эвери. Он писал жене, что это «прямо-таки выделение чистого гена в форме дезоксирибонуклеиновой кислоты».

Вскоре после этого Эвери был приглашен на воскресный обед на окраину города. Его пригласил Элвин Коберн, подающий большие надежды микробиолог, который всегда был чувствителен к новому и необычному – например, на Международном микробиологическом конгрессе в Лондоне в 1936 году, где все остальные списали Фреда Гриффита со счетов, поскольку его речь была ужасной. Тем не менее Коберн был заинтригован и навестил Гриффита в его загородном доме неподалеку от Брайтона. Именно там Коберн сделал фотографию[668] Гриффита с его псом, которую подарил Эвери, потому что «ее место поблизости от вашей работы».

Эвери пришел в гости[669] с коробкой шоколадных конфет с хересом (редкостный подарок во времена нормирования продуктов) и широкой улыбкой, которую Коберн истолковал как «Я открыл настолько утонченно красивое явление Природы, что я не дерзаю рассказывать о нем, кроме как тем, с кем я близко общаюсь». После обеда двое мужчин уединились, и Эвери начал последнюю трансляцию Red Seal: трехчасовой рассказ о путешествии к ДНК. Коберн был заворожен. Впоследствии он написал «Дорогому Фессу»[670], благодаря его за конфеты и «за самые вдохновляющие эмоции, которые я когда-либо получал от медицины».

Прием

Вся эта эйфория плохо подготовила Эвери к тому, что на самом деле произошло после публикации в журнале Journal of Experimental Medicine их эпохальной статьи в феврале 1944 года. Статья была едва замечена коллегами, уныло спешащими мимо и сосредоточивающимися на собственных путях научного поиска. Это напоминало продолжение той характерной тишины, которая последовала за выступлением Эвери на семинаре в Рокфеллеровском институте и которая могла быть признаком непонимания, отсутствия интереса, недостатка веры или доверия.

В течение нескольких месяцев единственным человеком, открыто высказывавшимся о статье, был Альфред Мирски, «главный публичный скептик»[671], который начал нападки на Эвери еще до выхода статьи. По мнению Мирски, члены команды Эвери были любителями, полезшими в область, которую они не понимают. Их утверждение, что ДНК определяет характеристики живого организма, было просто смехотворным, поскольку любой специалист по ДНК может сказать им, что ее структура слишком банальна. Трансформирующее начало должно было являться белком, который им не хватило ума найти. Эти критические замечания были повторены[672] в статье, которую Мирски и Поллистер написали об их совместных экспериментах с Эвери и Маккарти. Мирски был «признателен д-ру Маккарти» за то, что тот показал: «пневмококковый хромозин» обладает трансформирующей способностью. Тем не менее это ни в коем случае не доказывало, что ответственной является ДНК, поскольку хромозин состоит из ДНК в сочетании с ядерными белками. «Пока неизвестно, – писал он, – что является трансформирующим агентом: нуклеиновая кислота или ядерный белок. Делать более широкие заявления – значит выходить за пределы экспериментальных доказательств». Короче говоря, «каждый, кто готовил препараты нуклеиновых кислот, знает, что следы белков, вероятно, остаются даже в лучших из них». Якобы свободные от белков препараты Эвери могут содержать 1–2 % белка – чего вполне достаточно для сокрытия истинного трансформирующего белка.

У Маккарти «никогда не было ясного понимания, каким образом и почему возникла отчужденность»[673], но тетрануклеотидная гипотеза Левена все еще висела в воздухе, как призрак отца Гамлета, возвращаясь в неожиданные моменты, чтобы вмешаться в сюжет. Возможно, Мирски возмущал сам факт, что какие-то не сведущие в химии чужаки наткнулись на что-то более значительное, чем все, что он когда-либо открывал. И, возможно, он жаждал мщения, поскольку Эвери не отметил должным образом его экспертный вклад.

В следующую пару лет Маккарти опроверг утверждение Мирски, что трансформация вызвана невыявленным контаминирующим белком. Когда каждое веское доказательство грозило раздавить позицию Мирски, он отодвигался в сторону, как краб, и отчаянно пытался отыскать новое возражение. Маккарти избавился от гистонов[674], протаминов и всех поддающихся измерению белков; Мирски настаивал, что «генетический» белок все еще присутствует, возможно, в химически измененном виде в результате экстракции, поэтому его нельзя обнаружить. В конце концов, Маккарти выделил ДНКазу[675], недавно открытый фермент, который расщепляет конкретно ДНК, из экстракта бычьей поджелудочной железы и показал, что он уничтожает трансформирующую способность. Мирски отмахнулся и от этого. ДНКаза, полученная Маккарти, по-видимому, была контаминирована ферментом, расщепляющим белок и уничтожившим крайне важный генетический белок.

Мирски никогда не раскрыл, являлся ли истинным объектом его неприязни Эвери или утверждение, что ДНК = гены, но он годами продолжал свои нападки, даже после того, как Эвери вышел на пенсию, а тетрануклеотидная гипотеза отмерла. Он легко мог бы совершить красивый поворот на 180 градусов, повторив благородную формулу: «Когда меняются факты, я меняю свое мнение». Вместо этого Мирски оказывал упорное сопротивление: умный человек, но неидеальный ученый, готовый пожертвовать собственной репутацией ради сомнительного удовольствия насолить коллеге.

У Эвери был еще один враг, такой же влиятельный и такой же токсичный, как и Мирски, – он сам. Как и Фред Гриффит, Эвери превратился в нелюдимого затворника, остававшегося «совершенно чуждым»[676] братству бактериологов. Он не был известен и другому важному сообществу – генетикам – и ничего о них не знал. Эвери «не был так широко осведомлен как ученый, как можно предположить, исходя из его достижений и славы»[677] и не старался актуализировать свои знания в области генетики – восходящие ко временам его учебы в медицинском институте, когда Мендель и «Мушиная комната» еще не входили в программу.

Тем не менее эксперименты Эвери привлекли внимание Феодосия Добржанского, одного из ярчайших светил, присоединившихся к лаборатории Германа Мёллера в Калтехе. Во втором издании своего основного труда «Генетика и происхождение видов» (1941 год) Добржанский писал: «Если описывать трансформацию как генетическую мутацию – трудно избежать ее описания таким образом, – мы имеем дело с подлинными случаями индуцирования специфической мутации посредством определенных процедур – подвиг, который генетики безуспешно пытались совершить в высших организмах»[678].

В то же время Добржанский не считал, что трансформация представляла собой прямую передачу генетического материала; напротив, он утверждал, что трансформирующее начало являлось мощным химическим индуктором мутаций, который каким-то образом каждый раз попадал в одну и ту же цель.