Третья жена хозяина песков - Анна Наварр

Файсар захныкал. 

– Тш-ш-ш, сынок, мы уже почти пришли, – попытался успокоить ребенка Актаур.

– Не пойду, – продолжала упрямо твердить я. 

Еще несколько смен однообразного пейзажа – при каждом шаге мы смещались на довольно большое расстояние, поэтому перед взглядом мелькали то какие-то истертые скалы, то высокие барханы, а иногда голый камень ровного плато – видимо отсюда песок смело, а нового еще не принесло. Иногда появлялись скелеты деревьев, высохшие или обгорелые. Пару раз мелькали зеленые оазисы. Актаур тогда останавливался, смотрел на них, потом сам себе фыркал – “мираж!” – и продолжал путь. 

Наконец я, уже пойти отключившись от палящего солнца, ощутила прохладу. 

И резкий окрик Актаура раздался над головой:

– Кана! Лейла! Мегриб! Живо сюда!

– Да, господин, – тут же на три голоса откликнулись служанки.

– Займитесь ей. 

И он положил меня куда-то в тенек. 

– Что у вас тут произошло? – недовольным тоном поинтересовался он уже откуда-то издалека. 

***

– Мы идём по Африке, жаркой-жаркой Африке, и только пыль из-под сапог! – в моей голове крутились, переиначиваясь раз за разом, строчки Киплинга. 

Я бредила. Несколько дней прошли как в тумане. Я только фиксировала для себя: сквозь ткань пробивается свет – день, темно кругом – ночь.

Кана обтирала меня какими-то растворами – и они снимали жар и зуд, потом поила и болтала, болтала, болтала. 

– Госпожа, что ж вы не побереглись-то. Ребёночек у вас ведь… Как его одного оставить?

– Попейте, госпожа… Хоть чуть-чуть, – моих губ касалась ложка с кисловатой водой. 

Похоже, туда был добавлен сок каких-то фруктов. Лимона или что-то вроде того. Много не выпьешь, но жажду утоляло. 

– Держитесь, госпожа, малыш нуждается в вас, – и к груди пристраивали Файсара.

Я послушно кормила, а затем меня снова обтирали и снова поили. Ребенок все эти дни был неизвестно где. 

Актаур же не подошел ни разу. 

Только из разных концов каравана постоянно доносились его команды – побыстрее, помедленнее, ровнее! 

Мы двигались по пустыне. Верблюд нес меня на своей спине, а меня нещадно укачивало. Бледно-зеленоватая там, где солнце не обожгло кожу, коричнево-зеленоватая, там где сошла обгоревшая шкурка, я силилась сдержать позывы. Когда становилось совсем худо, ко мне заглядывала Кана – и поила, чуть-чуть, на один-два глотка. Кормили только ночью, на привалах. Днем я полубредила-полуспала в мерно покачивающемся паланкине. 

В очередной раз меня начало мутить, и я не успела сдержаться. Только и смогла отодвинуть занавеску и свеситься на бок, чтобы не запачкать верблюда. 

А ближе к вечеру услышала тихий низкий голос и голос Каны.

– Она теряет воду.

– Да, господин. Я пою ее каждые полчаса, но все равно… 

– Это не из-за…?

– Не похоже, да и тошнит ее все дни с вашего прихода. Это выходит жар солнца. 

– Понял.

Голоса стихли. 

А через несколько часов, когда ночной холод заставил людей замереть в ожидании утра, я скорее почуяла, чем услышала легкие шаги. Они обошли вокруг моей палатки, а затем замерли около верблюда. 

Зеленое свечение пробилось через просветы в расшитой ткани, и сквозь один из них я увидела закутанную в темные одежды фигуру около верблюда.

– Не расплескай воды, Хади. Слышишь? Не расплескай воды. Вспомни, чему я тебя учил. Это очень важно. Не расплескай воды, – фигура оглаживала верблюда, и под ее ладонями таяло зеленое свечение, впитываясь в животное. 

Я с какой-то запоздалой и тупой медлительностью поняла, что это Актаур. Что он делает с моим верблюдом?

Закончив, он ушел, так и не заглянув ко мне. Даже не обернувшись. 

Мне стало так тоскливо, словно я чего-то лишилась. Чего-то важного. За эти два или около того дня – с того самого момента, как Актаур забрал меня из Парящего города, – я так привыкла к его постоянному присутствию, что эта внезапная холодность пугала. 

Он вроде бы рядом, но в то же время бесконечно далеко. Где он спит? С кем проводит ночи? Может, здесь, где-нибудь в караване, у него с собой “походная жена”? Ведь если есть гарем, отчего бы не взять с собой парочку законных постельных грелок?

Хотя ребенка он мне не возвращал даже на ночь. Файсара приносила Кана, я его кормила – и она его снова уносила. 

Кана. 

Она оставалась единственным связующим звеном между мной и Актауром. 

Делать нечего, придется с ней поговорить.

Наутро что-то изменилось. Меня как обычно напоили, усадили в паланкин – и караван отправился. 

Но меня не тошнило! 

У Хади словно походка изменилась – теперь он не покачивался из стороны в сторону, а шел, словно неся на своей спине стакан воды. Которые ему категорически запретили проливать. 

Мне, кажется, даже дышать стало легче. 

И когда принесли малыша, я уже чувствовала себя гораздо лучше. 

– Как ты без мамы эти дни? А? Как ты, мой хороший? – Файсар беззубо улыбался мне и махал ручками, пока я осматривала его со всех сторон. 

Вроде никаких изменений – чуть подрос, может, стал потяжелее, но и только. На Актаура похож не стал, хотя я ожидала и такого. А вот черты Дахара и Оленнары были хорошо заметны. 

От Оленнары он унаследовал цвет волос и кожи, а от Дахара – линию челюсти и форму глаз. Такие же огромные, с поднимающимся к виску разрезом, и ярко-синей радужкой. Зрачок в спокойном состоянии был человеческим, круглым. Но я уже видела, что когда малыш применяет магию, они становятся вертикальными, змеиными. Как у дивов. 

– Госпожа, вы закончили? – настойчиво напомнила мне Кана, что пора бы вернуть ребенка. 

– Кана, я вроде получше себя чувствую. Пусть пока побудет у меня. 

– Госпожа, пожалуйста. Господин велел, как покормите, вернуть ему ребенка. 

– Нет. Ребенок мой, и будет оставаться со мной столько, сколько я захочу.