Эдера 2 - Операй

Твой круг общения мне достаточно известен. Друзей у тебя нет, по крайней мере — таких, которым бы ты доверял. Допустим. Адриано — но он далеко, в Риме, и слишком смешно предположить, чтобы ты поехал в Милан не с женщиной. Значит — со спутницей. Кто может быть? Ясно, что та, которая так похожа на Сильвию... Стало быть — с Эдерой. — Неожиданно Клаудио улыбнулся и произнес: — Отторино, не подумай, я не осуждаю тебя...

— По-моему, ты только этим и занимаешься...

— Нет. Я понимаю тебя, может быть — как никто другой. Я ведь тоже виноват перед Сильвией...

Отторино деликатно промолчал — да, он понимал, что его отец ощущает свою вину перед погибшей, но, в отличие от него самого, не ищет никакого спасения; Клаудио был слишком стар и слишком мудр, чтобы попытаться что-нибудь изменить, чтобы попытаться перенестись в то время...

— Я не осуждаю, я понимаю тебя,—повторил граф,— но я не понимаю твоих намерений...

— Относительно Эдеры?

— Разумеется.

— Я и сам еще ничего не понимаю, — внезапно помрачнев, произнес Отторино, — во всяком случае, я могу сказать одно, я хочу, чтобы эта женщина была рядом со мной, и я сделаю для этого все, что в моих силах!

Тяжело вздохнув, Клаудио произнес:

— Не знаю, как это у тебя получится, и вообще — возможно ли такое... Но я могу сказать тебе только одно: не пытайся переделать свою прошлую жизнь... Надо жить не прошлым, а будущим...

Отторино иронически заулыбался.

— А как это?

— Смириться, — вздохнул Клаудио, — терпеть, и принимать жизнь такой, какова она и есть на самом деле...

— Что-то в последнее время у тебя, отец, проявляется какая-то нездоровая религиозность,— произнес младший дель Веспиньяни, на что Клаудио, выразительно посмотрев на сына, осведомился:

— Почему же нездоровая?

— Потому, что ты перестаешь мыслить самостоятельно, и начинаешь предлагать мне набор готовы» рецептов из жития святых лиц. из Священного Писания, из каких-нибудь умных книжек...

— И что в этом дурного?

— Отец, это слишком банально, чтобы я отвечал на подобные вопросы, — недовольно поморщился младший дель Веспиньяни. — Я ведь не какой-нибудь школьник или студент, не сделавший уроки или не выучивший лекцию профессора, а ты не классный наставник и не университетский педель... И вряд ли мне помогут твои нравоучения о том, что надо смириться, что надо жить такой жизнью, которая нам дана, — он поневоле скопировал недавние интонации отца,— и все такое в этом роде...

— Знаешь, нет, наверное, занятия глупее, чем попытаться опровергнуть ошибки окружающих, пусть даже и близких тебе людей чьим-нибудь, не обязательно собственным жизненным опытом, — заметил Клаудио. — Есть такое предание о святом Франциске,— продолжил он, — о том самом, который основал знаменитый монашеский орден францисканцев... Однажды зимой Франциск шел с братом Львом из Перузы к Порцинокюлю: было так холодно, что они дрожали от стужи. Франциск позвал Льва, который шел впереди, и сказал ему: «О брат Лев, дай Бог, чтобы наши братья подавали на всей земле пример святой жизни: запиши, однако, что не в этом радость совершенная». Пройдя немного далее, Франциск опять позвал Льва и сказал: «И запиши еще, брат Лев, что если наши братья будут исцелять больных, изгонять бесов, будут делать слепых зрячими, или будут воскрешать в четырехдневно умерших, — запиши, что и в этом не будет радости совершенной». И, пройдя еще далее, Франциск сказал Льву: «Запиши еще, брат Лев, что если бы все наши братья знали все языки, все науки и все писания, если бы они пророчествовали не только про будущее, но знали и все тайны совести и души,— запиши, что и в этом нет радости совершенной». Пройдя еще далее, Франциск вновь позвал Льва и сказав:

 «И еще запиши, брат Лев, овечка Божия, что, если б мы научились говорить на языках ангельских, если бы мы узнали течение звезд, и если бы нам открылись все клады земли, и мы познали бы все тайны жизни птиц, рыб, зверей, всех животных, людей, деревьев, камней и вод,— запиши, что и это не было бы радостью совершенной». Тогда брат Лев сказал Франциску: «В чем же, брат Франциск, радость совершенная?..» А Франциск отвечал: «А вот в чем: в том, что если когда мы с тобой придем в Порционкюль грязные, мокрые, окоченелые от холода и голодные, и попросимся пустить нас, а привратник скажет нам: «Что вы, бродяги несчастные, шатаетесь по свету, соблазняете народ, крадете милостыню бедных людей, убирайтесь отсюда!..»,— и не отворит нам ворота, и если мы тогда не обидимся, и со смирением и любовью подумаем, что привратник прав, и мокрые, холодные и голодные пробудем в снегу и в воде до самого утра без ропота на привратника, — тогда, брат Лев, овечка Божия, только тогда будет радость совершенная...» — закончил Клаудио непривычно прозвучавшим в его устах менторско-назидательным тоном.

Молодой граф, чтобы не обидеть отца, ни разу не перебил его во время рассказа этого поучительного эпизода из жизни популярного в Италии святого, но когда Клаудио наконец-то закончил свое повествование, произнес:

— Отец, я ведь не стремлюсь стать святым... Так что ты, наверное, просто напрасно распалялся, ты лучше бы рассказал мне о чем-нибудь таком...— он, не найдя нужного выражения, щелкнул в воздухе пальцами,— ну, веселом, что ли...

— Стало быть, ты не согласен с тем, что надо смириться и не строить воздушных замков? Ты ведь пойми, — Клаудио вновь перешел на первоначальную тему разговора, — ты пойми, Сильвия, как это не жестоко прозвучит — мертва, и ее уже не воскресишь...

Отторино хотел было что-то возразить, но в последний момент, решив не спорить с отцом, которого было трудно в чем-нибудь переубедить, только промолчал...

Клаудио с дороги утомился, и потому, после завтрака уединился в каюте — подремать.

А Отторино, усевшись за руль своего «феррари», направился привычным маршрутом — в палаццо.

Эдера уже позавтракала и собиралась куда-то уходить. Заметив Отторино, она улыбнулась — и, как показалось последнему, виновато:

— О, извините, я не составлю вам сегодня компанию...

— То есть?

— Я с детьми уже