Талтос - Энн Райс

— Да, вот именно, точно так, ты понимаешь, что я подразумевала, ты будешь знать все обо мне, а я буду знать все о тебе. Ничего радостнее и не придумать. Да, был и такой сон… Мы все танцевали. Такой большой костер должен был меня напугать. Но во сне я была свободна, абсолютно свободна. Я ни о чем не беспокоилась. Нам нужно новое яблоко. Те захватчики не изобрели смерть. Это нелепое предположение, но можно понять, почему все думают, что это так… Вроде как все зависит от точки зрения, и если у тебя нет четкого представления о времени, если ты не видишь базовую сущность времени, что, конечно, понимали кочевые народы и те, кто живет плодами земли, хотя, возможно, в тропическом раю и не возникает такой взаимосвязи с сезонами, потому что их там, по сути, нет… Игла, воткнутая в небеса. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— О чем ты говоришь?

— Будь внимательнее, Мэри-Джейн! И ты поймешь! В том сне именно так было: захватчики изобрели смерть. Но теперь я понимаю: то, что они изобрели, было убийством. А это совсем другое дело.

— Вон там полная ваза яблок, не хочешь одно?

— Да, но позже. Я хочу подняться в комнату Роуан.

— Нет, позволь мне доесть, — попросила Мэри-Джейн. — Не ходи туда без меня. На самом деле я вообще не знаю, вправе ли мы туда входить.

— Роуан возражать не станет, Майкл может возразить. Но знаешь… — произнесла Мона, подражая голосу Мэри-Джейн. — Это неважно, да?

Мэри-Джейн от смеха едва не свалилась со стула.

— Ты ужасный ребенок, — заявила она. — Ладно, пошли. Цыпленок в любом случае вкуснее, когда холодный.

«А мясо из моря было белым, мясо креветок, и рыб, и устриц, и мидий. Чисто-белое. Яйца чаек были прекрасны, потому что они совершенно белые снаружи, а когда ты их разбиваешь, открывается один-единственный золотой глаз, смотрящий на тебя, плывущий в чистейшей жидкости…»

— Мона?

Мона неподвижно стояла на пороге кладовой. Она закрыла глаза. И почувствовала, как Мэри-Джейн сжала ее руку.

— Нет, — со вздохом сказала Мона. — Опять исчезло.

Ее рука легла на живот. Мона растопырила пальцы над вздувшейся округлостью, чувствуя едва заметные движения внутри. Прекрасная Морриган. Волосы такие же рыжие, как у меня.

«А у тебя очень рыжие волосы, мама?»

— А ты меня не видишь?

«Я вижу тебя глазами Мэри-Джейн».

— Эй, Мона, принесу-ка я тебе стул!

— Нет-нет, все в порядке.

Мона открыла глаза. Чудесная волна энергии пронеслась по ее телу. Она раскинула руки и побежала, минуя проходную кладовку, столовую, и дальше по длинному коридору, а потом вверх по лестнице.

— Идем же! — крикнула она.

Бежать было так приятно! Это было то самое, чего ей не хватало с детства, и она даже не понимала этого, а просто бежала, бежала до самой Сент-Чарльз-авеню, так быстро, как только могла, раскинув руки… Бежать по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Бежать вокруг квартала лишь затем, чтобы проверить, сможешь ли ты это сделать без остановки, не ослабев, не упав…

Мэри-Джейн неслась следом за ней.

Дверь спальни была закрыта. Добрая старушка Роуан. Наверное, даже заперла…

Но нет. Когда Мона распахнула дверь, в спальне было темно. Она нащупала выключатель, и люстра над головой загорелась, проливая яркий свет на гладко застеленную кровать, туалетный стол, коробки…

— Чем это пахнет? — спросила Мэри-Джейн.

— Ты чувствуешь, да?

— Конечно.

— Это запах Лэшера.

— Ты серьезно?

— Да, — кивнула Мона. В спальне была целая гора коричневых картонных коробок. — На что он похож, этот запах, как по-твоему?

— Хм… Он приятный. Сразу думаешь об ирисках, или о шоколаде, или о корице… Ух! Откуда он идет? А знаешь что?

— Что? — спросила Мона, обходя гору коробок вокруг.

— В этой комнате умирали люди.

— Вот уж удивила! Да тебе кто угодно мог об этом рассказать.

— О чем именно? О Мэри-Бет Мэйфейр, о Дейрдре и о многом другом? Да, я все это слышала, когда Роуан лежала здесь больная, а Беатрис добивалась, чтобы мы с бабулей переехали в Новый Орлеан. Бабушка мне рассказывала. Но здесь умер кто-то еще, кто-то, от кого пахло вот так же… Но это другой запах, от другого человека. А третий запах — это запах самой смерти.

Мона стояла, застыв на месте, пытаясь уловить что-то, но для нее все запахи, видимо, смешались. С острой, почти невыносимой болью она подумала о той, кого описывал ей Майкл: о тоненькой девочке, которая не была девочкой, не была человеком. Эмалет. В ушах стреляло так, что казалось, будто там рвутся снаряды. Мона зажала уши ладонями.

— В чем дело, Мона Мэйфейр?

— Боже мой, где же это случилось? — спросила Мона, все еще прижимая ладони к ушам и крепко зажмурившись.

Она открыла глаза и посмотрела на Мэри-Джейн, стоявшую против света: ее фигура терялась в тени, сияли лишь огромные ярко-голубые глаза…

Мэри-Джейн огляделась по сторонам, поводя глазами, но ни на сантиметр не повернув голову, и тут же направилась к кровати. Под покровом мягких, приглаженных волос ее голова выглядела безупречно круглой и маленькой. Она подошла к изножью кровати и остановилась. А когда заговорила, ее голос зазвучал очень низко:

— Вот здесь. Кто-то умер прямо здесь. Кто-то, от кого пахло, как от него, но это был не он.

В ушах Моны раздался пронзительный крик, такой громкий, такой яростный, что он был в десять раз страшнее, чем воображаемые взрывы. Мона схватилась за живот.

«Прекрати, Морриган, прекрати… Я обещаю тебе…»

— Боже мой, Мона, да тебе совсем плохо!

— Нет, ничего подобного!

Мона содрогалась с головы до ног. Она начала напевать коротенькую песенку, даже не думая о том, что это такое, — просто нечто милое, нечто такое, что, может быть, она сама придумала…

Она повернулась и посмотрела на гору неодолимо притягательных коробок:

— И на коробках тоже. Очень сильный запах. Это его запах. Знаешь, я ни разу не заставила признаться хоть кого-то из нашей семьи, что они тоже ощущают этот запах.

— Ну, он же тут везде, — сказала Мэри-Джейн. Она стояла рядом с Моной, раздражающе возвышаясь над ней, да еще и грудь ее была намного более заметной… — Но на коробках он сильнее, ты права. Эй, посмотри-ка, все коробки заклеены лентой.

— Да, и надписаны так аккуратно, черными чернилами. Это рука Райена. А вот на этой весьма кстати написано: «Записки анонима». Бедняга Райен… «Записки анонима». Как в группе психологической поддержки для книг, не знающих своих авторов.

Мэри-Джейн рассмеялась.

Мона тоже восторженно захихикала. Обойдя коробки, она опустилась на колени, стараясь не побеспокоить ребенка. Малышка все еще плакала. Эта детка теперь вертелась как сумасшедшая. Наверное, дело было в запахе. А заодно и в глупых разговорах и фантазиях. Мона тихо мурлыкала мелодию без слов, потом негромко пропела:

— «Принеси цветы самые прекрасные, принеси цветы самые редкие, из сада и леса, с холмов и долин…» — Это был самый радостный, самый нежный из псалмов, что она знала, тот, которому ее научила Гиффорд, — майский псалом. — «Наши сердца переполняются, наши радостные голоса поют историю о прелестнейшей розе долины!»

— Эй, Мона Мэйфейр, а у тебя есть голос!

— У всех Мэйфейров есть голос, Мэри-Джейн. А у меня как раз и нет. Не такой, какой был у мамы или у Гиффорд. Тебе бы их послушать. У них было настоящее сопрано. А у меня низкий голос.

Она снова напевала мелодию без слов, представляя себе леса, зеленые долины и цветы.

— «Ох, Мэри, мы сегодня увенчаем тебя цветами, королева ангелов, королева Мая… Ох, Мэри, мы увенчаем тебя сегодня…»

Мона раскачивалась, стоя на коленях, прижав к животу ладонь, и дитя мягко качалось под песенку, и рыжие волосы расплывались вокруг нее, они были прекрасны в околоплодных водах, как будто туда капнули оранжевых чернил, они были невесомыми, прозрачными и прекрасными. И такие крошечные ножки, и крохотные пальчики…

«Какого цвета у тебя глаза, Морриган?»

«Я не вижу собственных глаз, мама, я могу видеть только то, что видишь ты, мама».

— Эй, очнись, я уже боюсь, что ты вот-вот в обморок упадешь!

— Ох да… Хорошо, что ты меня окликнула, Мэри-Джейн, ты правильно сделала, что заставила меня вернуться, но я молю Небеса и благословенную Деву Марию, чтобы у моей малышки были зеленые глаза, как у меня. Что скажешь?

— Лучше цвета и не придумаешь! — провозгласила Мэри-Джейн.

Мона положила ладони на коробку перед собой. Коробка была той, что надо. Она буквально истекала его запахом. Он что, писал на бумаге собственной кровью? Подумать только, его тело лежит там, внизу…

«Я должна выкопать это тело, — думала Мона. — Теперь ведь все изменилось. Роуан и Майклу придется это принять, или же я просто не стану им ничего говорить. Это же совершенно новый поворот событий, и теперь уже это касается меня…»