И солнце взойдет. Она - Варвара Оськина

– Заменить её, – ровно закончила Рене, а Роше прикрыл глаза.

– Да. Но ничего не вышло. Джесс честно пыталась несколько лет, но ей было слишком тяжело смотреть и каждый раз понимать правду – ты не их Мари.

– А ты? – спросила Рене. – Что чувствовал ты?

Роше замолчал, но затем с шумом оттолкнул банку с кофе и с тоскливой улыбкой сказал:

– Я люблю тебя,ma petite cerise. Понимаю, мне следовало сказать правду раньше. Но, когда случились те события в подвале, я вдруг понял – это ничего не изменит в моём старом сердце. Совсем. Мне было так страшно тебя потерять, что я совершенно не думал, моя ли кровь течёт в твоих венах или чья-то ещё. Какая, господи, уже разница? Но я не учёл другое. Что это может что-то значить для тебя лично.

Он посмотрел Рене в глаза. Дедушка не спрашивал, но в его словах эхом послышался отзвук другого вопроса и совсем иного голоса. Впрочем, после того Рождества Рене знала верный ответ, а потому шагнула вперёд и ласково обняла единственного родного в своей жизни человека. Кажется, вопреки всему, Тони научил её не только премудростям хирургии. А потому Рене прошептала:

– Нет. Это ничего не меняет ни во мне, ни для меня.

Из груди Максимильена Роше вырвался вздох облегчения, и она прижалась щекой к шелковистому отвороту халата, за которым ощущалась слишком худая стариковская грудина. В голове опять вспыхнула тревожная мысль, что надо отправить этого упрямца на обследование. Но не сегодня. Завтра, а может, через пару дней. Ведь Рене планировала задержаться в Женеве до осени, а там… А там, как пойдёт.

– Его слова… – неожиданно заговорил доктор Роше, и Рене приподняла голову, чтобы встретиться с ним взглядом. – То, как он сказал тебе. Это было больно?

– Очень. – Она замолчала, когда руки вокруг неё сжались сильнее, впрочем, спустя несколько секунд Рене добавила: – Но одновременно правда принесла облегчение. Знаешь, то, что зрело все эти годы, наконец встало на места и оказалось вскрыто.

– Мне жаль. Искренне жаль, что ты узнала об этом так.

Рене лишь фыркнула куда-то в вышитый цветок плюща и сильнее прижалась щекой к нагревшейся ткани.

– Я сожалею не об этом. А о том, что ты оказался прав. Доброта действительно развращает обоих. Один думает, что ему всё простят, а второй находит оправдания до самого конца. До тех пор, пока случайно не обнаружит свой мир в дымящихся обломках.

Она замолчала, скривив губы в ухмылке, пока ладони Максимильена Роше рисовали знак бесконечности на её чёрной спине. Сама Рене считала стук секундной стрелки часов, что стояли в гостиной, и ждала тот самый вопрос. Наконец, он прозвучал.

– Что случилось?

– Меня обманули, предали, а затем надо мной посмеялись.

– В общем-то, обычная жизнь. Верно? – грустно хохотнул дедушка, и она улыбнулась.

– Да, как у всех. Ничего интересного.

– Ты должна знать – я не хотел, чтобы мои предсказания сбылись. Да, в те дни меня переполняли злость и страх, но я никогда не пожелал бы тебе такого – оказаться настолько несчастной.

– Знаю. – Она равнодушно пожала плечами и высвободилась из объятий. – Иначе не стал бы вытаскивать Энтони из тюрьмы, верно? Без твоей помощи ему грозила ещё пара месяцев за решёткой.

Дедушка задумчиво повернул стоявшую на плите турку, а потом цокнул языком и немного зло проговорил:

– Ланг пообещал мне, что разбирательства по поводу пациента тебя не коснутся. Что он будет заботиться о тебе, не даст натворить глупостей.

– Боюсь, он воспринял твои наставления слишком буквально.

– В смысле? – удивился доктор Роше, но Рене лишь отрицательно качнула головой. Не сейчас. Ещё слишком свежо и потому больно. Но, кажется, Максимильен понял всё сам и осторожно заметил:

– Если хочешь, я могу снова связаться с мадам Де Левинь. В прошлый раз она помогла, быть может…

– Нет. Тогда я была подростком, который никогда не смог бы выбраться сам. Сейчас я взрослый человек, которому пришла пора самому искать ответы на заданные вопросы. За меня их никто не найдёт.

Роше помолчал, прежде чем непривычно взлохматил седые волосы. Он на мгновение поджал тонкие губы, а потом тяжело вздохнул.

– Наверное, это правильно, – наконец вынес вердикт дедушка. – Не говорить никому, оставить исключительно вашей, одной на двоих тайной. Молчать, пока во внутренней тишине не родится решение.

– Обычно это называют побегом от проблемы, – ехидно хмыкнула Рене. Дедушка же ненадолго задумался, а потом скрестил руки и уставился в серое от дождя окно.

– Знаешь, многие считают, что люди не меняются, – проговорил он. – Чем дольше мы живём, тем заскорузлее наши характеры. Нам трудно подстраиваться под других, сложнее расти, хоть как-то эволюционировать. Не стану спорить, это действительно так. Но ещё я видел на свете достаточно людей, чтобы сказать – один шанс на миллиард всегда есть. Болезненный. Подчас трагичный. Но разве мы не рождаемся через мучительные потуги? Не проходим родовые пути, причиняя боль тому, кто приводит нас в этот мир? Такова судьба и новой личности – создаваться через свою и чужую боль. Да, это жестоко. Отрывать коросты, вспарывать нарывы и отрезать опухоли всегда страшно, но, пожалуйста, услышь меня. Никто не сможет предугадать, какие испытания подкинет вам обоим вселенная. Я не знаю, что натворил Энтони Ланг. Ты считаешь, это не моего ума дело, и, без сомнений, права. Но в тот день я видел твои глаза и его страх. Поэтому, прошу, если вдруг мир окажется к вам не настолько жесток – оставь этому мужчине шанс. Пусть он пройдёт по дороге искупления. И пусть эта дорога будет только одна. Твоя. На других его может и не хватить. Но ваша история, ваша трагедия, какой бы смешной она ни показалась кому-то иному, только между вами двумя. А потому я не хочу знать, что он натворил, дабы потом простить его вместе с тобой. Искренне и без оглядки на всё им совершённое.

– Не думаю, что мы оба способны на это. Ланг на изменения, а я на прощение.

Роше улыбнулся, и вдруг поднял руку, чтобы коснуться щеки Рене. Ссохшиеся с возрастом пальцы скользнули по шраму, а потом замерли на плече, куда уходил тонкий след.

– Сейчас в тебе говорит много чувств сразу – обида, злость, отчаяние и разочарование. Не слушай пока их базарный галдёж, он бестолков и бесполезен. Самые правильные выводы делаются в полном молчании. – Рене закатила