И солнце взойдет. Она - Варвара Оськина

Рене бросила нервный взгляд на бурлившую позади группу очень пьяных людей. Песни их больше не интересовали, зато портрет Королевы и валявшиеся в углу дротики стали предметом очень святотатственных идей.

– Энтони…

Она попробовала встать, но тут прохладную ладонь схватили крепкие пальцы, и Рене села обратно. Тони не смотрел ей в глаза, зато очень внимательно изучал растрепавшиеся у лица пряди. Подняв руку, он легонько потянул за один из завитков, что скрутился от влажности и вдруг пробормотал:

– Зачем ты здесь? А? Зачем, Рене? Ты приехала непонятно куда и в такой час, хотя в одиннадцать утра сядешь на самолёт и улетишь. Ты же всё решила, так зачем?.. Это жалость?

– Нет, – прошептала Рене после недолгого молчания. И Энтони наклонился к ней ближе, чтобы наконец-то заглянуть в растерянные глаза.

– А что же тогда? – тихо хмыкнул он, и Рене промолчала.

Они оба знали, что правдивого ответа Тони не заслужил. Однако он был и не нужен, когда пальцы скользнули по щеке, едва коснулись линии шрама и чуть зацепили край нижней губы.

Может, я… может, ты

Мы всего лишь стража любви

Рождены, чтобы нести

Огонь света во мрак…

Рене не могла точно сказать, был ли то визг собственной крови, а может, грохот зазвеневшей из динамиков музыки, когда на губах вновь оказался знакомый вкус Энтони. Бутылка полетела на пол, расплёскивая содержимое, но этого никто не заметил. Всё, что Рене понимала в эту минуту, как ныряет в тепло рта прохладный язык, а в голове взрывается мята с привкусом солода. Так знакомо! До ужаса правильно и привычно. И тогда руки сами вцепились в стянутые курткой плечи, провели по напряжённой шее и запутались в жёстких прядях волос. У Рене не было на раздумья даже секунды. Она слишком скучала и слишком любила, чтобы позволить какому-то времени отнять у неё эти мгновения. А потому нетерпеливо уткнулась носом в колючую щёку, столкнулась зубами и до боли прикусила податливый рот, пока большие ладони сильнее сжимались вокруг её головы и мелко дрожавшего тела. Наверное, она почти задохнулась. Да-да, без сомнений растеряла из лёгких последние молекулы воздуха, когда ощутила на шее дорожку из поцелуев, а затем совсем немягкий укус. И прямо сейчас Рене не хотела ничего знать, не желала слышать и думать, но…

Может, я… Может, ты… 12

– Не бросай меня, – прошептал Энтони, и мир слишком больно рухнул обратно. – Не делай этого. Не так. Останься. Останься, и всё будет хорошо. Клянусь, я…

Тони понял свою ошибку немедленно. Наверняка сразу ощутил, как застыла Рене, а затем медленно втянула спёртый воздух грязного бара. И потому не стал удерживать, когда она отклонилась назад и попыталась выпутаться из объятий. Губы горели, сердце всё ещё неистово колотилось, но замутнённый эндорфинами мозг не дал себя обмануть.

– Не будет, – медленно произнесла она и подняла взгляд. – Ты же сам всё сделал для этого. Разве нет?

Рене видела, как едва заметно дёрнулась его щека, а потом Энтони отстранился.

– Для тебя это важнее? Да ладно, Рене! Неужели два сраных года непонятно где и зачем значат гораздо больше того, что могло бы быть между нами? Больше того, что я мог тебе дать.

– У меня была мечта, – медленно проговорила Рене. – Глупая или нет, сейчас не время судить. Но она была нужна, чтобы не забыть почему я здесь. Из-за чего и благодаря кому стала именно такой, ведь это память. И единственное, что осталось от человека, который стал мне почти отцом. Ибо другого, как ты любезно рассказал всем, у меня никогда не было.

Она замолчала, а потом резко застегнула куртку и неуклюже спрыгнула с высокого стула. Энтони не ответил, а значит либо не понял, либо сказать ему нечего.

– Пойду, позвоню Фюрсту, – пробормотала Рене.

– Подожди. – Он успел схватить её за руку и не сильно, но настойчиво потянул обратно. – Память, воспоминания – это не объяснение. Глупое прикрытие и ничего больше!

– Зачем ты это сделал? – неожиданно спросила Рене, и речь Энтони оборвалась. – Просто скажи – зачем. И может быть, я пойму тебя. Признаю твою правоту.

Она смотрела прямо в глаза Ланга и отчаянно хотела залезть к нему в голову, чтобы узнать самые сокровенные мысли. Те самые, в которых боишься признаться не только другим, но даже себе. Наверняка это было для Тони что-то важное или личное, ведь иное бы здесь не сработало. Однако Рене и представить не могла, каким выйдет ответ. Увы, но Энтони всегда умел удивлять.

– Я хотел тебя проучить, – ровно произнёс он, и что-то внутри болезненно сжалось. – Показать, насколько ты застряла в собственных иллюзиях и ограничена.

– И всё? – неверяще спросила Рене. – Только потому, что тебе вдруг стали мешать мои мечты?!

– Да.

Она затрясла головой, а потом резко прижала руки к лицу, впиваясь ногтями в тонкую кожу. Хотелось… Да ничего, на самом деле, больше уже не хотелось. Правильно говорят, никогда нельзя спрашивать, если боишься услышать неверный ответ.

– Что я сделала тебе? – неожиданно громко спросила Рене. Она отняла от лица руки и посмотрела на Энтони. – Как, чёрт возьми, согрешила, раз ты так меня ненавидишь?

– Я не ненавижу тебя, – спокойно ответил он, но Рене лишь презрительно фыркнула.

– Да неужели!

– Я тебя люблю, – договорил Тони, а она рассмеялась. Громко. Почти истерично.

Странно, но первое за всё это время признание не вызвало в душе ничего, кроме чувства абсурдности. К тому же слова отдавали такой фальшью, что Рене покачала головой.

– Нет, Тони. Это не любовь. Что угодно, но только не она.

– Решила устроить философский диспут?

– Нет. На самом деле, здесь не о чем спорить, и ты сам это знаешь.

Рене вымученно улыбнулась и уже повернулась было уйти, но вдруг остановилась, стиснула в кармане перцовый балончик и оглянулась на неподвижно сидевшего Ланга. Прощаться уже не хотелось. Рене вообще не желала его больше видеть, но обиженная гордость требовала высказаться.

– Знаешь, профессор считал, что ты запутался. Думал, ещё есть шанс найти для тебя выход. Но он ошибался. Ты дерьмо, Ланг. Без трагичной истории и душещипательных тайн. Просто говно. Из тех сортов, что родились такими. Ты не меняешь мир к лучшему, тебе вообще на него плевать. Однако если ты не безразличен сам себе, то вынырни из иллюзии своей незаменимости и перестань застревать в рамках собственного эгоизма. Это раздражает.

Бросив последний