И солнце взойдет. Она - Варвара Оськина

Кивнув ещё раз, она торопливо вышла в коридор, где едва не налетела на Энтони. Он ждал за дверями и совершенно определённо знал, о чём был едва ли состоявшийся разговор. И вряд ли Ланг на что-то надеялся после сегодняшней ссоры. Однако, проходя мимо, Рене всё равно тихо бросила:

– Я сказала: «Нет».

Всё. Точка поставлена. Что бы потом ни случилось, она ни за что не вернётся туда, где оставила, кажется, три четверти сердца. Чёрт, в пору памятник ему делать, но Рене, конечно, не настолько горда. Так что она попросту отвернулась и зашагала обратно на последний этаж огромной больницы – доживать в этом отделении последние двадцать с хвостиком дней.

***

Сложно сказать, что изменилось после отказа Рене. Было ли это смирение или тщательно скрытое разочарование в ней как хирурге, личности, женщине, наконец. Однако с тех самых пор в их операционной стояла невыносимая тишина. Ни звука. Ни лишнего вздоха. И если раньше Рене отчаянно хотела прекратить смертельные пляски бесновавшегося эго наставника, то теперь столь же рьяно мечтала вернуть всё назад. Включить громче музыку, услышать окрик, язвительный комментарий, смех или ругань. Хоть что-то! Тогда не мучили бы сомнения, что всё снова пошло как-то не так. Будто это она в чём-то ошиблась.

Тони молчал. Иногда цедил короткие реплики, а чаще безмолвно смотрел и с наигранным терпением дожидался, пока Рене догадается, что ему нужно. Скальпель? Зажим? Очистить операционное поле? Утопиться в вонючем обеззараживателе? На всё ответом был пристальный взгляд и тишина, словно ему самому не терпелось выгнать прочь своего ассистента. Рене пыталась вновь ощутить, как тогда, мысли и эмоции Ланга, но неизменно натыкалась на окружившие их двоих общие стены. Внутри и снаружи теперь было ватно и глухо.

В конце концов, она попросту догадалась, что в какой-то момент Энтони тоже устал вести эти игры. И с удивлением ощутила, как ему хотелось поскорее закончить очередную манипуляцию или дослушать отчёт. Он уходил, едва позволял пациент; закрывал дверь перед носом Рене, как только стихал её голос; не смотрел и, кажется, даже хотел бы никогда не встречать. И тогда в ушах снова и снова звенели дурные слова:«Я хочу, чтобы ты сдох!»Что же, Энтони умудрился создать полную иллюзию своего несуществования, как она и просила.

Но облегчения не было. Наоборот, Рене понимала, что в тот момент потеряла себя. Её злость пробила в сердце такую огромную брешь, которую никак не получалось зашить. Рене будто бы исчезала как человек, и оттого в панике шарилась по чужим душам, чтобы грубо, без ведома и невоспитанно оторвать кусок у кого-то другого и попробовать заткнуть им дыру. Она пыталась смеяться над шутками Роузи, улыбаться её страсти к чудной еде, внимательно слушать наставления Фюрста, но без толку. Доноров, чтобы заполнить пустоту, не было. А тот, кто мог бы помочь, уже этого не хотел.

По крайней мере, Рене была в этом уверена до самого последнего дня, когда, стоя перед столом, делала последние пару стежков. Давно были сложены вещи, а в шкафчике лежала копия расторгнутого договора, подписаны документы и отправлены в столицу отчёты. Через три дня начинались экзамены, а значит, больше она здесь не появится. Неожиданно Рене подняла голову и обвела взглядом комнату, словно хотела запомнить. Они все были здесь: Хелен, Фюрст, ещё две сестры и, конечно же, Энтони. Высокий, сосредоточенный, вечный гарант уверенности в собственных силах. С ним было не страшно даже в самых тяжёлых случаях – редкое качество, которое Рене по своей глупости так долго не могла оценить. Быть может, пойми она раньше, их жизни сложились иначе? Нет. Для такого нужна обоюдная вера, а Энтони не верил ни ей, ни в неё. И тем горше отдались в дырявом сердце слова, стоило наложить последний стежок:

– Вот и всё. – Тони сделал шаг от стола и впервые за эти месяцы поднял взгляд. Такой тоскливый, что Рене было уже понадеялась, но… – Ты молодец.

И горло сжало от запоздавших эмоций. Поздно, Тони. Эти слова нужны были раньше: до отбитых пальцев и обожжённых ладоней, до разбитой головы и отменённого собеседования. В конце концов до того, как последние унижения просто сломали у Рене хребет. А потому она едва заметно кивнула и вышла из операционной.

***

Май неожиданно резко взорвался на улицах города цветами да зеленью. После бесконечных апрельских метелей его солнце согрело уставший от долгой зимы Монреаль. Люди снимали тяжёлые куртки, мелькали плащи в цветах канадского клёна, а вдоль старого порта слышалась музыка из сотен кафешек. Даже запах реки, что текла через дорогу от дома, больше не отдавал затхлостью и болотом, теперь оттуда доносился аромат свежей воды и кваканье первых лягушек.

Рене плохо запомнила, как прошли тесты и практика. «Королевский колледж врачей и хирургов» оказался организацией на редкость огромной, а потому неторопливой и временами неповоротливой. Влияние снобизма Британии ощущалось здесь удивительно сильно, однако огромная махина работала без единой осечки. Они назначали встречи, проводили беседы и бесконечные слушания, а ещё высылали целые кипы счетов, которые Рене оплачивала даже не глядя. Посчитать, сколько было потрачено на получение проклятой лицензии, она так и не решилась. Иногда ей вообще начинало казаться, будто в стоимость включён даже воздух из экзаменационного кабинета. Но каких-то иных способов выцарапать разрешение на работу не существовало, так что Рене послушно отвечала на вопросы, делала предложенные манипуляции и терпеливо ждала результатов.

Между делом она получила гражданство – Боже, храни Королеву! – и сдала экзамен на знание французского языка – в Квебеке терпеть не могли английский и англичан. И когда дела оказались неожиданно сделаны, а последние заявления тщательно заполнены и отправлены, Рене вдруг поняла, что свободна. Больше не надо было бежать на дежурства, зубрить новые книги, переживать за своих пациентов. Цель, к которой она так стремилась, достигнута, но образовавшаяся пустота оказалась пугающей. Рене внезапно ощутила себя бездомной и неприкаянной. Сиротой. В душе опять поселилось дурное предчувствие, когда под взглядом почему-то теперь постоянно сидевшего в ординаторской Энтони она собирала бумаги.

«Я хочу, чтобы ты сдох!»– колотилось в мозгу, и спина покрывалась испариной. Нет, Рене не хотела. Но и простить всё, что он сделал, она не могла. Так и смотрели они друг на друга не в силах что-то сказать или сделать, потому что оба, похоже, уже давно везде опоздали. Ну почему? Почему всё вышло именно так? Ответа не было ни у неё, ни у Роузи, что пришла