Сивилла - Флора Шрайбер

   – Вполне возможно. Но никто не хочет быть свободным от Бога.

   Последнее слово осталось за неколебимой Сивиллой.

   Несколько дней спустя Пегги Лу и Пегги Энн продемонстрировали смесь гнева и страха, когда доктор Уилбур заговорила с ними о религии.

   – Там все запутано, – сказала Пегги Лу, выступая и за себя, и за Пегги Энн. – Об этом бесполезно говорить. Там все закручено кругами. – Расхаживая по кабинету, Пегги Лу вдруг остановилась. – Вроде бы это все только для того, чтоб ты не расстраивалась. Вроде бы чтоб помочь тебе. Но мне это никогда не помогало. Это никогда не помогало Пегги Энн и вообще никому из нас. – Пламя протеста было неукротимо, однако церковь все еще стояла. Но Пегги Лу, продолжая мерить шагами пол, все-таки добралась до тупика, резко бросив: – Мне хотелось бы разорвать эту церковь на куски!

   Ванесса влетела в кабинет через несколько дней после обличительной речи Пегги Лу. Хотя Ванесса была не совсем готова «разорвать эту церковь на куски», но она выразила презрение как в отношении запретов церкви, так и в отношении ее прихожан.

   – Я неверующая, – сказала Ванесса, изящно откинув голову, – но если бы и была ею, эти люди из церкви Уиллоу-Корнерса отвергли бы меня. Они были фанатичны, несправедливы, иррациональны и лживы. Просто не понимаю, как они решались называть себя христианами. – Губы Ванессы сложились в презрительную улыбку. – Все эти вещи, которые приходилось делать для того, чтобы быть праведным, – фыркнула она. – Ирония состояла в том, что вещи, которые тебе хотелось делать, вовсе не были неправильными. Но в субботу от тебя требовалось просто сидеть. Это, конечно, было пустой тратой времени, мой дорогой Ватсон.

   Она умолкла и взглянула доктору в глаза:

   – И должна признаться, доктор, я не понимала смысла Божьей любви. Мать всегда пыталась внушить мне, что Бог есть любовь, а я не могла понять, что такое любовь. Но я точно знала, что не хотела бы, чтобы Бог был похож на мою мать.

   – Понимаю, – откликнулась доктор.

   – Мать говорила, что любит меня, но если это называлось любовью…

   – То вы не хотели любви…

   – А от меня ожидали стремления к Богу…

   – Вы боялись…

   – Потому что я не представляла, что этот Бог и его любовь собираются сделать со мной, – пояснила Ванесса.

   – Конечно, – согласилась доктор. – Поэтому вы боялись.

   Еще до того, как Ванесса покинула кабинет, на сцене появилась Марсия с несколькими собственными вариациями на заданную тему. Религиозная и в то же время недовольная религиозными запретами, рождавшими в ней ощущение отчужденности и лишавшими ее возможности свободно развиваться, она задумчиво глядела на доктора.

   – Все, что можно было остальным, мне запрещалось. Самое худшее то, что, даже когда я стала взрослой, я все равно знала, что не могу делать этих вещей – танцевать, ходить в кино, носить украшения. Вы можете себе представить, доктор Уилбур, я ни разу не была в кино до того, как переехала жить в Нью-Йорк? – доверительно сообщила она, иронически, почти комически пожимая плечами.

   Марсия слабо улыбнулась.

   – Оглядываясь в прошлое, – продолжала она, – я понимаю, насколько я была загнана в угол всеми этими разговорами про конец света. Это было событие, которого следовало ожидать, а после него должна была наступить лучшая жизнь. Я была вынуждена верить в это. Но в глубине души я желала, чтобы этого не произошло, потому что мне хотелось сделать так много, и казалось, конец света наступит раньше, чем у меня появится возможность все сделать. Думать так было нехорошо, и меня охватывали смешанные чувства – примерно такие же, которые я испытываю сейчас, когда понимаю, что ничего нельзя изменить.

   Майк и Сид, которые тоже вступили в эпоху аналитических религиозных дебатов, провозгласили веру в Бога, но презрение к религиозным ритуалам и лицемерию. Что им особенно не нравилось, так это дедушкины пророчества по поводу Армагеддона и проклятия в адрес эволюции. Их обоих, и особенно Майка, больше интересовала возможность повоевать с дедушкой и защитить от него Сивиллу, а заодно и себя, чем ложность или истинность его высказываний.

   Рути, которая была совсем крошкой и с которой доктор Уилбур беседовала лишь в связи с пресловутой первичной сценой, говорила о бунте в церковной песочнице.

   – Мы совали руки в песочницу, – говорила Рути. – Песочек был мягкий. Мы его пропускали сквозь пальцы. Нам нравился этот песок, нравилось что-нибудь ставить в него. Потом мы были уже большие, чтобы слушать про этого ангела, в которого совсем не верили. Мы могли бы встать в субботу утром и играть. Мы думали, что про нас забудут, но они не забыли. Мы говорили: «Не хочу уходить! Не хочу уходить!» Папа только смотрел. Мама сказала, что нам сперва надо вырасти. Если у папы была одета белая рубашка, а мама пекла пирожки, то мы знали, что будет песочница. И когда мы увидели белую рубашку и пирожки, мы заболели, нам пришлось лечь в кровать, и мама и папа пошли в церковь без нас.

   Из всех «я» Сивиллы именно для Мэри, являвшейся хранительницей домашнего очага, религия имела наибольшее значение. Мэри, отвергавшая доктрины, ритуалы и вычурный символизм веры, усвоила непоколебимые религиозные убеждения от бабушки Дорсетт.

   – Я молюсь Богу, – рассказала доктору Мэри, – но не хожу в церковь. Я стараюсь быть честной, правдивой и терпеливой, стараюсь вести жизнь доброго христианина. Я верю в принцип «живи и давай жить другим». Это приносит мне успокоение.

   Однако по мере продолжения дискуссии о религии доктор Уилбур стала замечать, что Мэри теряет свою невозмутимость. В то время как Сивилла боялась того, что психоанализ может лишить ее религии, Мэри опасалась, что тот же анализ может выявить несостоятельность ее религиозности. И в какой-то момент чувство безысходности, которое эта вера вызывала во всех «я», но особенно в обеих Пегги, накрыло и ошеломило Мэри. Подавленная, тихая, Мэри сообщила доктору Уилбур:

   – Я чувствую себя в ловушке здесь, в этих стенах. Пегги Лу принесла мне картинку, на которой изображена церковь, не имеющая дверей. Я узник этого здания без дверей. Оно как будто имеет форму купола и сложено из блоков прессованного снега.

   По мере того как продолжался анализ, религиозные конфликты все чаще и чаще всплывали на поверхность. Нельзя было бы просто сказать, что, пока Сивилла, бодрствующее «я», представляющее сознательное, вела себя конформно, остальные «я», относящиеся к сфере подсознательного, бунтовали. На самом же деле, хотя Сивилла проявляла вполне определенную конформность, а Пегги – бунтарство, но и конформность и бунтарство в различной степени проявляли все «я», многие из которых были в свою очередь разделены в рамках собственной, индивидуальной автономности.

   Все эти «я» имели независимые религиозные убеждения и взгляды. Все, за исключением обеих Пегги, верили в Бога, и для всех церковь казалась ловушкой. Под давлением конфронтации с религией, которая возникла в ходе анализа, у Мэри появлялось желание умереть, а у Пегги – убежать. Марсия и Ванесса расстались с некоторыми старыми ограничениями и начали, не без помощи доктора Уилбур, отделять Бога от церкви, от прихожан и от церковных запретов. Начав ощущать себя более свободно, Ванесса купила пару красных сережек, очень подходивших к ее волосам, а Марсия начала по субботам ходить в кино. Кроме того, Марсия решилась хотя бы в качестве эксперимента закурить и сделать глоточек шерри.

   Вики, которая играла роль наблюдателя, не раскрывавшего своих убеждений (ведь она была всего лишь гостем в церкви Дорсеттов), беспокоилась за Марсию и Ванессу.

   – В том, что они сделали до сих пор, нет ничего плохого, – сказала Вики доктору Уилбур, – но они выставляют свою новую свободу напоказ. Отстраняясь от остальных, они осложнят впоследствии интеграцию.

   – Вы правы, Вики, – согласилась доктор Уилбур. – Но возможно, интеграция будет включать в себя принятие остальными позиции Марсии и Ванессы.

   Вики пожала плечами. Потом она пристально посмотрела на доктора и выразила беспокойство по поводу перемен в самой Сивилле.

   – Сивилла, – сообщила Вики, – не осознавала своих взаимоотношений с Богом до тех пор, пока не узнала обо всех нас. Видите ли, доктор Уилбур, она всегда полагала, что ее особое состояние является чем-то дурным. Маленькой девочкой она считала, что это какая-то форма наказания, проделки Сатаны. Когда вы рассказали ей про нас, старое ощущение греховности вернулось, хотя теперь она не так уверена насчет Сатаны. Сивилла часто задумывается, – продолжала Вики, – не прогневила ли она чем-нибудь Бога. Кроме того, она не уверена, всегда ли праведны мотивы ее поступков. Она беспокоится, что слова – все эти разговоры, которые здесь ведутся, – поначалу принесут облегчение, но потом заставят взглянуть правде в глаза. – Вики задумчиво оперлась подбородком на руку. – Сивилла боится, что если она начнет выздоравливать, то случится что-то ужасное. Как будто змий собирается вновь добраться до нее, хотя змий этот потерял свое имя.