Немёртвый камень (СИ) - Кисель Елена Владимировна

— Ты похудел. И побледнел. Неужели некому у вас печь пироги со сливками и медом?

Нелепость этого заявления просто не могла не вернуть Фелле дар речи:

— Айдонатр?! Это — твой наставник? Она?

— Правда, пироги бы тут ничего не решили, — с недовольным видом заключила одна из Первой Сотни. — Тебе бы мяса побольше и вина… И сколько раз говорила — прекрати заглядываться по ночам на звезды или вирши сочинять, или чем ты там еще занят! Ночь — время для сна, а ты…

— Она? Твой наставник?!

— Гм! А ты все так же не улыбаешься? Дева, а ну-ка, посторонись, — Айдонатр ловко оттерла в сторону Бестию, схватила Экстера за плечи слегка загрубелой рукой и подтянула ближе. — Ох, свете утренний, да ты просто упырь! Только не говори, что еще и страдаешь от неразделенной любви…

— Как раз нет, — отчеканила Бестия с самым воинственным видом. Когда ей что-то не нравилось — она именно такой вид и принимала, а к наставнице Мечтателя она ощутила антипатию с первой секунды, как ее увидела.

Зеленые глаза смешливо прищурились — Айдонатр наконец обратила внимание на Бестию. Секунду рассматривала ее с довольно критичным выражением. Потом вздохнула.

— И вкуса у тебя с годами не прибавилось, Эустенар. Впрочем, как и ума: сколько ты намеревался там оставаться? Той боли нет конца, и ни одно живое существо не способно вместить ее. Потому мы и заперли её здесь.

Она погрустрела, и загорелое лицо чуть утратило свой здоровый, совсем не призрачный румянец.

— Там, — она кивнула на дверь, — искалеченная Сиалостра… Или как вы зовёте её ныне? Язык изменился за века.

Она помолчала, будто давая им возможность: спрашивать или нет? Бестия снова решилась первой:

— Что было дальше?

— Мы спохватились быстро, но они уже успели многое… — губы Айдонатр искривила застарелая боль. — Они были страшны в бою — и они не умирали до конца, просто утекали с поля боя, становились странными, туманными тварями, собирались потом в низинах и падях, поднимали головы через годы… Мы так и не поняли, что заставляет их подниматься после смерти и стремиться вперед, они словно сами не понимали, что мертвы. А тот… кто был нашим братом, а стал их предводителем… Мы пытались сразиться с ним, однако он был хитёр настолько, что никогда не сражался сам.

— Морозящий Дракон? Шеайнерес?

— После его так назвали в легендах, — презрительно отозвалась Айдонатр, — а мы его звали «хмырь летучий», не до красивых имен было. Ни разу не довелось с ним встретиться, а то бы… — она потерла крепкие кулаки. — Мы сделали, что могли. Братья… сёстры… стали светом ради того, чтобы лишить тех плоти всех до единого. Мы заточили их под землю, в колодцы, привязали их к ним, чтобы они не смогли их покинуть.

— Смертоносцы? — переспросила Фелла недоверчиво. — Они — Лютые Рати? Вернее, не сами Рати, но… их сущности? Та их часть, которую нельзя было истребить?

И тут же, как мостик, связующее звено между прошлым и настоящим мелькнул в памяти тот самый знак — Кристо говорил, смертоносцы его вывели в воздухе, когда назвали сестрой Гидру Гекаты — ту самую, которая помогла возрождению Холдона, Сына Дракона…

— Что же сталось с предводителем Ратей? — словно прочитал ее мысли Экстер.

— Пропал. Мой муж… и наши дети… и многие из братьев и сестёр заплатили своим уходом за то, чтобы лишить его силы, но на пооле боя мы не обнаружили тела… и заточить его не смогли, — Айдонатр говорила неторопливо, устало. — И потом опять настал мир — в котором оставшиеся из нас всё равно не могли жить, потому что видели… то что видели. Последние силы мы отдали на то, чтобы сделать Целестию прежней и убить в себе и уцелевших жителях память, которая мешала существовать. Потом мои братья и сестры простились со мной — и ушли в свет… Нас осталось двое — одна, та, что любила танцы среди цветов…

— Лорелея? Да?

— Язык изменился, — повторила Айдонатр задумчиво. — Та… хотела юности, и вечной весны. И любви, с которой была единым целым. Она не участвовала в битве с… теми. Говорила, что ей нет дела ни до каких битв, что важна лишь любовь… Я предупреждала её, что мы все связаны с этим миром, что в него каждый из нас вложил часть себя. Но она смеялась, танцуя. А когда последние из наших стали светом — их нерастраченные силы частично хлынули в неё… и магия её стала застывать и мертветь, и танцы и птичье пение перестали радовать…

Она помолчала и кивнула Экстеру, как бы говоря: ну, а дальше ты, наверное, не хуже меня знаешь. Мы же с тобой поднимали эту тему, да?

Мечтатель чуть опустил подбородок, безмолвно отвечая: да, говорили. Бестия покосилась было на него, но обращалась всё равно к Айдонатр.

— Почему остались вы?

— По своей воле, — та упрямо усмехнулась. — Мне не казалось, что оставлять Малую Комнату без присмотра — хорошая идея. Я стала её ключником — не могущим войти, ибо она меня не впускала… Но знающим — как войти. И хранящим это знание. Я отказалась от части силы и света тех моих братьев, что ушли — опасаясь стать как та, вторая. И всё равно я всегда была далека от битв. Так что я могла лишь хранить. Однако когда я услышала, что Дракон подох, чтобы вернуться в облике своих сыновей — сперва не поверила, а потом решила, если нужно, принять последний бой.

— Сыновей? — переспросила Бестия. Голос подрагивал. — Но Холдон был единственным…

— Мне удалось узнать, что Дракон надеялся на многих детей, но только Холдон родился в человеческом обличии. Прочие… не смогла узнать, что с ними сталось, может быть, были мертворожденными, кто их знает. Видно, как раз на Холдона старый хмырь возлагал надежды, что тот поднимет Лютые Рати из колодцев вновь.

Перед глазами Бестии вновь мелькнул щит старого врага, и она проговорила глухо:

— Но он не стал.

— Он не стал, — подтвердил тихо Экстер, — слишком был уверен в собственном пути. Был слишком самостоятелен… или же понимал, что Лютые Рати не будут его послушным орудием. Потому он сотворил своё. Арктурос.

Айдонатр, глядя на него, одобрительно кивала.

— Правильно. Правильно. Он создал своё учение о власти и силе вещей… И о том, что бессмертия нет. Он набрал своих сторонников. Ты остановил его, Эустенар. Дважды. Хорошо было сделано, особенно во второй раз.

Она подмигнула Экстеру, и Фелла негодующе засопела. Хотя и понимала, что ревновать к памяти глупо. Но разве к ней не ревнуют с мрачной регулярностью?

— Последний вопрос, Эустенар, — вдруг сказала Айдонатр, и Фелла запоздало заметила, что она произносит имя «Ястанир» на старый лад, но говорит вполне на языке новой Целестии — или их общение не было словами в обычном смысле? — Разрешаю тебе, как старому другу, прежде чем вы отсюда уйдете, а то до груди дошло уже, небось…

Фелла нахмурилась, пытаясь понять окончание фразы, а Экстер спросил сразу же:

— Чем Холдон отплатил Берцедеру за свое возрождение?

— Обрядами возле колодцев недалеко от холма, который носил его имя, — ответила Айдонатр и презрительно сплюнула на пол: — Да и в иных местах тоже, да. Обряды и жертвы. Он оплатил не Берцедеру, он оплатил старый долг. Хоть и не до конца: они не поднялись сразу. Не облеклись в плоть, которую он начаровал для них. Это было как с ним самим. Как с ребёнком, который не сразу покидает лоно матери. Как с нарывом, который должен вызреть.

Фелла догадалась, о чем и о ком она и стала очень напоминать призрак. Экстер сжал зубы и кивнул, но в глазах у него застыл новый, мучительный вопрос.

— Ох, что ж с тобой делать-то… — пробормотала Айдонатр. — Нет. Их возвращения не остановить. Ты и не смог бы его остановить, даже если бы взялся сразу же после обрядов. Страшная вам доля выпала, Эустенар… ну, что стоишь? Иди! А то по самую маковку будет!

Мечтатель что-то хотел сказать, подался навстречу, но его наставник уперла руки в бока и рявкнула:

— Кому сказала?! Шагом марш вон в том направлении! Успеем еще свидеться — в Лунных Далях!

Экстер кивнул и развернулся, не говоря больше ни слова.

Бестия последовала за ним, но вдруг получила прощальное напутствие в спину: