Немёртвый камень (СИ) - Кисель Елена Владимировна

— Как служба?

Прощупывает почву для внука, рассеянно подумал Макс. С тех пор, как полсотни лет назад двери во внешний мир вновь были открыты, у Макса, как у Главы Кордона прибавилось забот: внутренний порядок Целестии так и остался закрепленным за его ведомством.

— Что сказать? Мне прочат, что я не дотяну до двухсот, — он поймал взгляд Мечтателя, пожал плечами и добавил: — Традиция.

Характер Макса и его отношение к бюрократии и коррупции уже были известны всей Целестии, но не всем приходились по вкусу.

И вполне возможно, для того чтобы выдержать сто лет памяти и тепла, нужен был не Макс Ковальски, у которого семья, и служба, и такой характер.

Но кто тогда смог бы…?

Мечтатель постучал в нужную дверь. В ответ на стук она приотворилась.

— Наверное, ушел, — сообщил директор и нагнулся, приподнимая с пола пожелтевший листок. Листками был засыпан весь пол комнаты: казалось, Кристо что-то долго записывал в толстой тетради, а потом взял да и вырвал все страницы до одной, и разбросал их по полу, как осенние листья.

Несколько секунд Мечтатель безмолвно водил глазами по строчкам, потом протянул страницу так, чтобы написанное смогли рассмотреть Макс и Бестия.

На контрабандной страничке в клеточку буквы были выведены четко и красиво, и от этого почерк казался почти подростковым, несмотря на то, что записи принадлежали уже даже не юноше, а молодому мужчине.

«Я вот всё время думаю: когда она меня увидит — узнает или нет? Все-таки я сильно изменился. Бестия, и та говорит, что все еще отморозок, но уже получше, чем прежний. А Мечтатель твердит, что я вроде как возмужал. Да и волосы я красить перестал лет семьдесят назад, кажется.

Если узнает и все-таки догадается, тогда первым, что она скажет — будет мое имя. Наверное, спросит что-нибудь вроде: «Кристо? Это ты, что ли?» А может, скажет, что ей больно и тяжело, и тогда я засмеюсь прежним смехом и скажу: «Дура! Больно — значит, ты живая!»

И тогда она меня узнает окончательно».

По коридорам они бежали втроем. Практеры, теорики и действующие артефакторы расступались, открывали рты и смотрели вслед, увидев такую картину: глава Кордона в компании директора и завуча Одонара, все с одинаковыми выражениями на лицах, все несутся со всех ног. Но никому из этих троих не было до этого дела: они бежали, и внутри их откуда-то начинали звучать рифмованные строки:

Коли хочешь испытать ты —

Золото, иль грязь —

Можешь времени оставить

Выбор, не боясь.

Коли может похвалиться

Выдержкой вино —

Это значит — что таиться? —

Доброе оно.

Они переглядывались на бегу, как бы спрашивая друг у друга: «Ты слышал? А ты слышала?» — но строки не уходили, и они не были похожими на обычные сочинения Мечтателя, они были похожи на первую пробу пера мальчишки лет шестнадцати-восемнадцати.

Коль таланта бесконечность

Пробуешь кого —

Испытай талант на вечность —

Только и всего.

Строки звучали, как в тот памятный день, когда Экстер Мечтатель прочитал древнюю Песнь о Витязе целиком и поднял светящийся клинок, только теперь они были сами по себе, просто растворены в воздухе кем-то, кто сложил их сегодня, а может, в какой-то другой день на протяжении этого века.

Если ж у тебя сомненья:

Чувство или прах —

Проверяй на потрясенья,

Проверяй на страх.

Но от временем искусы –

Невеликий прок.

Ведь для памяти и чувства —

Год — немалый срок?

Последний коридор перед входом они преодолели уже медленнее, прислушиваясь: голос у них внутри как будто запнулся, а потом все же дочитал:

Тут уж вечность — что поделать —

Сущие мечты.

Почему же век мне — мелочь,

Если память — ты?

Когда они подоспели к заветной нише, спрятанной в густых зарослях сирени, у ниши уже никого не было. И той самой статуи, которая так долго на людскую короткую память стояла в этой нише — почему-то не было тоже. Но на посыпанной белым песком дорожке, были следы только одного человека. Одна цепочка мужских следов, ведущих к нише — и одна от нее.

Макс и Экстер остановились, недоуменно оглядываясь. Фелла Бестия наклонилась и внимательно рассмотрела следы. Потом чему-то кивнула.

— Тот, что ведет от ниши, глубже, — заметила она негромко. — Скажи, Макс, ты рассказывал ему об обычаях внешнего мира?

Ковальски посмотрел на нее дико.

— Каких обычаях?!

— Неважно, — пробормотала Бестия. — Он мог сам нахвататься, да и не только у вас принято носить на руках…

Ковальски несколько секунд постоял молча, глядя на углубленный обратный след, а потом рванулся в том направлении, но Экстер Мечтатель предупредительно положил ему руку на плечо.

— Ты увидишь ее, — тихо пообещал он, — ты поговоришь с ней и даже расскажешь, что сегодня родился ее названный брат. Но сейчас пусть побудут вдвоем. Я думаю, ему нужно ей рассказать столько всего…

— Кроме самого важного, — уточнила спокойная Фелла. — Тут уже все сказано.

Мечтатель кивнул, соглашаясь. И Макс Ковальски посмотрел на него, на нее, на следы — и смирился, остался ждать.

Он не мог видеть, что линия глубоких следов ведет все дальше, дальше, с песка переходит на мягкую траву, огибает заросли ольшаника, а потом рядом с глубокими мужскими — появляются неглубокие, поменьше. Но две цепочки следов все равно все время идут рядом, и там, где они проходят, вырываются из-под земли алые, цвета жизни, ирисы.