Немёртвый камень (СИ) - Кисель Елена Владимировна

Она захлебнулась криком, надорвала горло до боли в груди, но он даже не обернулся. Потому что я из настоящего, — подсказало что-то. А они тянут его в прошлое, в небытие, в вечный день Альтау…Но ведь Лорелея подняла своего любимого из смерти, не побоялась собственного прошлого, стала прежней ради него, и неужели я не сделаю того же?

Я сделаю больше!

— Милый, — позвала она шепотом, и это он услышал, обернулся. Застыл в недоумении — потому что на другом берегу пропасти стояла девушка в голубом платье и с длинными светлыми косами, протягивала к нему руку и улыбалась сквозь слезы.

Мы с тобою шагали не врозь в бесконечных столетьях —

Мы стояли в дозоре одном, а быть может — строю…

Витязь мой, ну куда ты спешишь, кто на это ответит?

Обернись — и тогда, обещаю, тебе я спою…

Откуда приходили слова? Почему связывались в напевные строки? Она вдруг вспомнила, что до Альтау сочиняла стихи, только не записывала их, считая признаком слабости. Но теперь она не сочиняла — просто говорила, а стихи вязали между ними нерушимую цепь, будто она взяла его строки, его слова — и заговорила ими. Будто обрела иной голос, которым можно было до него докричаться.

Тихий напев будто соединял два берега, семь королей что-то пытались сказать, но юноша уже обернулся к ней, шагнул — и в тот же миг его волосы растрепал откуда-то налетевший ветер.

…о руках, что сомкнулись, о светлых, зелёных равнинах,

О живом хрустале, о любви, неподвластной ножу,

О озерах и рощах, о свадьбах в лесах соловьиных,

Мой поэт, ну куда ты идешь? Задержись — я скажу…

Он узнал ее, улыбка недоверчивой вспышкой озарила лицо — и он тоже протянул руку, и в ту же секунду над пропастью, свиваясь, пролегла тонкая золотая цепочка, а за ней соткался мост — из мелодии ее песни, и ее слез, и всего настоящего, что было между ними. Угрожающе качнулись за спиной юноши черные ирисы. Руки королей опустились на его плечи, а он рвался из этих рук на другой берег, к ней…

…о веках и о стенах, которые больше не властны.

О тенях, что бессильны, о песнях, что гонят тоску…

Мой мечтатель, постой — ведь ещё не конец нашей сказки.

Просто холст порвался. Помоги мне — и вот я сотку…

Фелла шептала лихорадочно, слезы падали на мертвое лицо Экстера Мечтателя, но перед ней сейчас было другое лицо — юноши, который отчаянно вырывался из лап своего прошлого, а оно тянуло его прочь от спасительного моста. И она уже знала, что удержит его, потому что она — здесь, она — с ним, по любую сторону Радуги.

Девушка с длинными косами шагнула на мост над пропастью, и семь королей испугались, разомкнули руки. Трусливо начали исчезать рати за их плечами — уходя в вечность сами по себе.

Юноша стоял на мосту напротив нее, ветер трепал его стремительно седеющие волосы.

Два узора — в один, и две песни — в одну, и два слова,

И две сути — в одну, и две тени, и два же пути…

Потому что, любимый, на этом наш мир и основан.

Потому что нельзя нам с тобою не вместе идти.

Он улыбался открыто, широко и радостно, и она вдруг вспомнила, что видела эту улыбку еще до Альтау, на каком-то празднике и влюбилась в нее уже тогда, поэтому и не узнала Ястанира за все годы, что пробыла в артефактории: он ведь не улыбался. Закат за его спиной прекратился, и произошло невероятное, никем в мире не описанное явление: солнце начало подниматься обратно в небо, занималась заря рассвета.

И ирисы были теперь не черными, а белыми, но в рассветных красках казались кипучего алого цвета.

На плетеном золотом мосту над пропастью они стояли в одиночестве: ни на одном из берегов не было больше ни души.

— А где все? — спросила Фелла, оглядываясь.

— Ушли в прошлое навеки.

— Ты не уйдешь?

— Кажется, для этого я еще слишком молод, Фелла…

Его глаза были голубыми и замечательно живыми, и теплыми, как и улыбка. Лицо всё еще белело на фоне травы, но с улыбкой эта бледность уже не пугала.

И солнце почему-то переместилось: теперь оно оказалось за спиной у Феллы и как будто спустилось на землю.

Бестия недоуменно взглянула на собственную кольчугу, но решила отбросить это как несущественное.

— Экстер, — она приподняла его голову. — Ты…ты…

— Со мной все хорошо, Фелла. Пустячное ранение для мага, — услышав это, она всхлипнула так, что артефакторы, которые следили за битвой, обернулись с встревоженными лицами. — Прошлое стало прошлым. Теперь нужно тревожиться только о будущем.

Взгляд Мечтателя был устремлен туда, где за будущее дралось настоящее.

* * *

Минута. Ну, или, может, чуть больше. Он не считал времени, и наносимых ударов он тоже не считал, потому что чувствовал себя солнечным зайчиком, прыгающим в высокой весенней траве наперегонки с лягушками. И меч ничего не весил. И щит откуда-то взялся, и рука как будто сама направляла его под удар Ратника. Такие глупые, нелепые, предсказуемые удары, такие неуклюжие замахи, такие неживые попытки достать его смертоносной магией — просто хотелось смеяться…

Он и смеялся. Но что-то в нем, видимо, еще отсчитывало время, потому что, когда первый ратник распластался у его ног, он знал — прошла где-то минута с начала боя.

Солнечный зайчик торжественно уложил первую жабу.

Кристо Светлячок усмехнулся своей шутке и повторил, адресуясь Морозящему Дракону.

— Тебе трындец, ты же об этом помнишь?

Дракон смешно задергал щеками, и вперед шагнул еще один ратник.

С этим вышло короче — секунд за сорок.

— Одонар!

Никто из них сегодня не пройдет. И никогда не пройдет. Потому что там, за его спиной…

— Одонар!

Третьему повезло и того меньше — полминутки не протянул. Четвертый по сравнению с остальными оказался просто рекордсменом со своими двумя минутами.

А он смеялся — ну, то есть, не все время, конечно, но в промежутках между боями, опуская меч. Он знал: скоро радуга войдет в четвертую фазу и начнется Великая Кровь, и, может быть, он потом три тысячи лет не сможет улыбаться, вот как Мечтатель — и именно поэтому он смеялся сейчас, глядя на зеленеющую физиономию Морозящего Дракона. Тот, кажется, уже начинал ощущать свой «трындец».

Но после того как пятый и шестой Ратники отправились туда, откуда пришли, с физиономией Дремлющего наметилась тревожная перемена: он улыбался. Углом губ, холодно и мерзко, и как будто что-то предвкушал, но разве это было важно? Этот идиот с мордой ящерицы просто не мог понять важного: ни он, ни его Ратники, ни вся эта мелочь, которая скопилась за их спинами (Кристо туда не смотрел, а рожи там были гораздо зеленее, чем у Дракона) — никто из них не пройдет!

Седьмой ратник тяжко шагнул вперед, и от силы его удара пригнулись оба войска. Витязю Одонара прошлось потрудиться, чтобы отразить его, а ратник между тем отбил удар, нанесенный светящимся клинком — охнули артефакторы, и почти с надеждой всхлипнула смертная свита Морозящего.

— Может быть, он… — с тайной надеждой прошептал Берцедер, который внезапно обнаружил в себе удивительно много человеческих качеств. Шеайнерес снизошел и произнес, улыбаясь:

— Нет. Не он. Нет силы, способной превозмочь Витязя в честном поединке.

Он облизнул губы толстым синим языком и повторил, смакуя:

— В честном поединке…

Пальцы приласкали оружие, перенесшееся к нему в руки — Каинов Нож, который забыли уничтожить воины Витязя, обагренный кровью Ястанира, напитанный мощью, которой никогда не знал…

— У-учитель? Почему вы улыбаетесь?

— Легковерные глупцы. Думать, что мы будем блюсти старые кодексы… Мои кодексы.

Противники, казалось, не уступали друг другу, светоносный меч и тяжелая булава летали по воздуху, брызгая искрами при столкновениях…

— Вы… вы нарушите кодекс Малой Крови? Вы вмешаетесь в бой один на один?