Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Тайные сообщества отвечают исконной потребности человеческих существ. Посвящение в тайну, магические узы восходят к самым древним цивилизациям. Бальзаку больше чем кому-либо нравилось рисовать в своем воображении человека или людей, подобных богам, царящих в Париже и во всем мире. Он с наслаждением создавал образ Феррагуса, предводителя деворантов, сверхчеловека, сурового и неукротимого, одного из Тринадцати, а читатели "Ревю де Пари" с не меньшим удовольствием знакомились с этой фантастической повестью, действие которой происходило в их время и в том обществе, где жили они сами. Сказка "Тысячи и одной ночи" словно сошла на Париж. По его ночным улицам бродили Тринадцать поборников справедливости. Всякий, кто начинал читать "Феррагуса", не мог оторваться от книги. Заключенная в крепость Блэ герцогиня Беррийская прочла повесть "Феррагус" и просила своего врача, доктора Меньера, узнать у Бальзака, с которым тот был в дружеских отношениях, конец этой демонической истории.

Доктор Меньер - Бальзаку:

"Над вашими произведениями плакали, стенали... Спасибо вам, чародей, вы заменяете узникам Провидение".

Бальзак, обрадованный и польщенный, ответил:

"Заменять Провидение узникам, мой дорогой Меньер, - самая прекрасная роль, какая только существует на свете, и возможность принести утешение одному из тех ангельских созданий, которых именуют женщинами, особенно если создание это почему-либо страдает, для меня дороже самой громкой славы".

Он объявил о том, что пишет новый эпизод из "Истории Тринадцати", который будет называться "Не прикасайтесь к секире". То была будущая повесть "Герцогиня де Ланже". В ней должна была найти своеобразное отражение история неудачной любви к Анриетте де Кастри. Бальзак готовился мысленно вкусить жестокое мщение: Тринадцать должны были заклеймить раскаленным железом знатную и вероломную кокетку, после чего автор для спасения ее души намеревался отправить героиню повести в обитель кармелиток (такой монастырь находился неподалеку от его дома на улице Кассини, и пение монахинь умиляло писателя).

Однако он признается, что эта "фабрика идей" совершенно изматывает его. Столь неистовый труд требовал непосильного напряжения, и Бальзак уже с той поры, когда он жил в мансарде, прибегал к возбуждающим средствам, главным образом к кофе, который прогоняет сон. Кофе, какой пьют простые смертные, оказывает свое действие всего две-три недели. "По счастью, этого времени достаточно, чтобы написать оперу", - говаривал Россини. Бальзак продлевает этот срок, увеличивая крепость напитка. Он обнаружил, что, во-первых, кофе, истолченный по-турецки, гораздо вкуснее молотого; что, во-вторых, кофе действует куда сильнее, если его залить холодной водой, а не кипятком; что, в-третьих, напиток будет оказывать свое действие на неделю или даже на две дольше, если уменьшить количество воды, чтобы получилась гуща, некий кофейный экстракт. Если пить кофе натощак, он обжигает стенки желудка, заставляет его резко сжиматься, сокращаться. "И тогда все приходит в движение: мысли начинают перестраиваться, подобно батальонам Великой армии на поле битвы, и битва разгорается. Воспоминания идут походным шагом с развернутыми знаменами, легкая кавалерия сравнений мчится стремительным галопом; артиллерия логики спешит с орудийной прислугой и снарядами; остроты наступают цепью, как стрелки" [Balzac, "Traite des excitants modernes" (Бальзак, "Трактат о современных возбуждающих средствах")]. Словом, бумага покрывается чернилами, подобно тому как поле битвы окутывается темным пороховым дымом. Книга входит в строй, сердце писателя выходит из строя.

Литературный Париж утомлял Бальзака и вызывал в нем отвращение. "Какая все это грязь!" Он писал Чужестранке (весьма несправедливо), что Виктор Гюго, "женившийся по любви и ставший отцом прелестных детей, ныне тешится в объятиях недостойной куртизанки". Он, Бальзак, благодарение Богу, избежал этой трясины, ибо небо даровало ему нескольких друзей с возвышенными сердцами: это Dilecta, дама из Ангулема (Зюльма Карро), живописец Огюст Борже, сестра Лора, а теперь к ним прибавилась милая Чужестранка. Ах, пусть она почаще пишет ему!

"Умоляю, расскажите мне подробнее, так ласково и вкрадчиво, как вы умеете, о том, как течет ваша жизнь, час за часом; позвольте мне как бы стать очевидцем всего. Опишите мне места, где вы живете, все, вплоть до обивки мебели... Пусть мой мысленный взор... обращаясь к вам, повсюду вас находит; пусть видит вас склонившейся над вышиванием, над начатым цветком; пусть всякий час следует за вами. Если бы вы только знали, как часто усталый мозг жаждет отдыха, но отдыха деятельного! Как благотворны сладостные мечты, когда я могу сказать себе: "В эту минуту она там-то или там-то, она смотрит на такую-то вещь!" Ведь я считаю, что мысль способна преодолевать расстояния, что у нее достаточно силы, чтобы побеждать их! В этом мои единственные радости, ибо жизнь моя наполнена непрерывным трудом".

И каким трудом! Побуждаемый стремлением создать колоссальный памятник и постоянной нуждой в деньгах, Бальзак подписывает договоры уже не на отдельные романы, а сразу на серии романов: Гослен будет издавать "Философские этюды", Мам - "Этюды о нравах". Но, несмотря на свою невероятную работоспособность, писатель не в силах выполнить взятые обязательства. Он обещал десять томов. Но хотя он работал днем и ночью, всякий раз оказывалось, что книга не готова к сроку. И тогда Бальзак прикладывал поистине нечеловеческие усилия.

Бальзак - Зюльме Карро:

"Надо вам сказать, что я погружен в неимоверный труд. Я живу как заводная кукла. Ложусь в шесть или семь часов вечера, вместе с курами; в час ночи меня будят, и я работаю до восьми утра; потом сплю еще часа полтора; затем легкий завтрак, чашка крепкого кофе, и я вновь впрягаюсь в упряжку до четырех часов дня; затем у меня бывают посетители, или я сам куда-нибудь выхожу, или принимаю ванну; наконец я обедаю и ложусь спать. Такую жизнь мне придется вести целый месяц, в противном случае невыполненные обязательства поглотят меня. Доходы растут медленно, а долги неуклонно увеличиваются. Правда, ныне я уверен, что у меня будет большое состояние, но надо набраться терпения и работать еще года три; надо переделывать, исправлять, во всем добиваться монументальности; какой неблагодарный, ни для кого не заметный труд, к тому же без ощутимых результатов".

Ко всему еще женщины беззастенчиво отнимали у него столь драгоценное время. Нет, не госпожа де Кастри: "Неслыханная холодность постепенно пришла на смену чувству, которое я считал страстью, охватившей сердце этой женщины: ведь она в начале нашего знакомства вела себя достаточно благородно". Но зато герцогиня д'Абрантес, например, спрашивала у Бальзака, жив ли он еще, и сетовала, что так редко видит его. Благоразумная Зюльма заклинала писателя остерегаться супругов Жирарден: "Он просто спекулятор... А она бездушна... Если бы вы по-прежнему общались с людьми простыми и здравомыслящими, как мы, насколько вы были бы счастливее, пусть даже ваши произведения утратили бы от этого некоторые свои краски!" Друзья всякого писателя неизменно советуют ему не видеться ни с кем, кроме них. Доктор Наккар уже в который раз настоятельно рекомендовал Бальзаку отдохнуть. И писатель провел в Ангулеме вторую половину апреля и первую половину мая 1833 года.

А в Париже Бальзака снова ожидали крупные неприятности. Новый журнал, "Эроп литерэр", предложил к его услугам свои страницы; Бальзак согласился и отдал туда "Теорию походки", блестящую вещицу в духе Лафатера; для этого журнала он готовил и новую "Сцену провинциальной жизни" - роман "Евгения Гранде". Издатели Гослен и Мам пришли в ярость от такого вероломства и в негодовании потрясали невыполненными контрактами. Мам порвал с Бальзаком все отношения и обратился в коммерческий суд. Бальзак в отместку поступил совсем по-ребячески: он отправился к типографу Барбье (его бывшему компаньону, в чьи руки перешла затем их общая типография), чтобы рассыпать набор "Сельского врача". В этой войне писатель был обречен на поражение, ибо право было не на его стороне. Тогда он попросил Лору д'Абрантес, которой в свое время представил издателя Мама, ныне выпускавшего ее произведения, вмешаться. По уверениям госпожи д'Абрантес, она защищала Бальзака, "как сестра защищала бы любимого брата". Она убеждала издателя, что "Сельский врач" - самая прекрасная книга на свете. В награду она хотела, чтобы Бальзак навестил ее, приехал бы как-нибудь в ее уединенное жилище "в час, когда день уже угасает, а ночь еще не наступила... Приезжайте же поскорее, а главное - рассчитывайте на меня, как на лучшего своего друга". Но он не приехал и даже не поблагодарил ее, а поступил совсем уж нелогично - отверг посредницу, к которой прежде обращался за содействием.

Бальзак - герцогине д'Абрантес:

"Вы оказали мне дурную услугу, заговорив о моем произведении с отвратительным палачом, чье имя Мам; на его совести кровь и банкротства многих, теперь он хочет прибавить к слезам разоренных им людей горе еще одного труженика. Разорить меня он не может, ибо у меня ничего нет, и он попытался меня очернить, он терзал меня. Я не еду к вам потому, что не хочу встретиться с этим висельником..."