Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Примечательно, что он достигает совершенства в своем искусстве именно тогда, когда забывает о своей философской системе. Не раз он будет выводить на сцену мыслителей, художников, музыкантов которые мучительно бьются, пытаясь постичь смысл мироздания, но терпят неудачу потому, что их высокие устремления чересчур дерзновенны. Бальзак также пришел бы к краху, если бы упорствовал в желании изложить свою философию, проявляя при этом излишнюю настойчивость. Для того чтобы избегнуть такой опасности, он должен был вновь и вновь погружаться в реальный мир. В тот день, когда он понял, что лучший способ выразить свои идеи состоит в том, чтобы наполнить их конкретным содержанием, жизнью, он был спасен. Луи Ламбер умер молодым; папаша Гранде обрел бессмертие.

XVI. ПОИСКИ АБСОЛЮТА

Тщеславие, без которого любовь

недостаточно сильна, подогревало

его страсть.

Бальзак

Он пылко желал свидеться с госпожой Ганской в Женеве. Там он наконец скрепит эту пока еще платоническую победу печатью обладания - того требовали и его любовь и его самолюбие. Он уже обращался к ней на "ты" первый признак полной близости. "Ну, до скорого свидания. Работа поможет мне скоротать время нашей разлуки. Какие чудесные дни мы провели в Невшателе! Мы ведь еще совершим туда паломничество, скажи?" Однако, перед тем как предпринять длительное путешествие, он должен был уладить в Париже "денежные дела". Контракт, заключенный с вдовой Беше, не разрешал всех трудностей.

Бальзак - госпоже Ганской. 29 октября 1833 года:

"Моя дорогая Ева, в четверг я должен заплатить четыре или пять тысяч франков, а у меня нет буквально ни единого су. Я уже привык к таким повседневным схваткам".

Ева робко предложила небольшую сумму (она располагала только карманными деньгами; все состояние принадлежало мужу). "Возлюбленный ангел мой, будь тысячу раз благословенна за эту каплю воды, за твое предложение; твой порыв для меня все и вместе с тем ничего. Суди сама, что такое тысяча франков, когда ежемесячно нужно десять тысяч".

"Оставим этот унылый разговор о деньгах..." Если Ева выказывала тут великодушие, не теряя, однако, благоразумия, то одновременно она терзала Бальзака своей ревностью, зачастую беспричинной. Великий Боже! К кому она может его ревновать? К госпоже де Кастри? "Отношения у нас более чем холодные". К госпоже Рекамье? Странная идея! "Учтивость требует поддерживать отношения с женщинами определенного круга, которых ты знал раньше, но думаю, что визит к госпоже Рекамье нельзя назвать отношениями". Как может она упрекать его в том, что он откладывает свою поездку в Швейцарию, когда он убивает себя непосильным трудом, стремясь ускорить их встречу? "Я запродаю несколько лет жизни, чтобы встретиться с тобой". 20 ноября ему еще оставалось дописать сто страниц "Евгении Гранде", закончить повесть "Не прикасайтесь к секире" (впоследствии ей предстояло стать "Герцогиней де Ланже"), написать "Женщину с огненными глазами" ("Златоокую девушку"). "Я приеду полумертвый... Вчера кресло, мой верный товарищ по ночным трудам, подломилось. Это уже второе кресло, которое я прикончил за время той битвы, что веду". Зато он нашел чудесный сюжет для произведения и будет работать над ним в Женеве. Вот как это получилось: в воскресенье, 17 ноября, он был в гостях у Теофиля Бра, скульптора, состоящего в родстве с его приятельницей Марселиной Деборд-Вальмор.

"Там я любовался самым прекрасным шедевром на свете. Это "Мария, держащая на руках младенца Христа, которому поклоняются два ангела"... И у меня родился замысел превосходной книги, небольшого томика, введением к которому послужит "Луи Ламбер"; я назову это произведение "Серафита". Серафита, как и Фраголетта, сочетает в себе две натуры, слившиеся в едином существе, но между ними есть и важнейшее отличие; у меня Серафита - это ангел, достигший последней степени преображения и разбивающий свою телесную оболочку, дабы вознестись на небо. Его одновременно любят и мужчина и женщина. Воспаряя в небеса, он объясняет им, что оба они любили в нем соединявшую их любовь, воплощение которой видели в чистом ангеле, он открывает им живущую в их душах страсть, оставляет им их любовь, а сам навеки покидает нашу земную юдоль. Если я буду в силах, то напишу это возвышенное произведение в Женеве, возле тебя".

Марселина Деборд-Вальмор, поэтесса нежная и меланхолическая, жена посредственного актера и любовница Латуша, с 1833 года дружила с Бальзаком. "Мы из одной страны, сударыня, из страны слез и бедствий". Бальзак не написал бы подобной фразы Эжену Сю: каждому свое. Марселина представила ему Бра, который, как и она, был родом из Дуэ; этот второстепенный художник оказался весьма примечательным человеком: он был дважды женат, и оба раза на "ясновидящих"! Подобно Бальзаку, Бра живо интересовался философией Сведенборга, гермафродитами, легионами небесного воинства. В таком душевном настроении художник этот и задумал создать скульптурную группу - Богоматерь и ангелы, в которой Бальзак увидел "возвышенную гениальность".

Творение Бра подсказало Бальзаку, постоянно озабоченному тем, как бы очаровать Чужестранку, замысел самого причудливого из его романов. Одним из ангелов будет он сам, другим - Эвелина; от их союза родится двуликое существо - Серафит-Серафита, одновременно и мужчина и женщина; если на земле их связывает любовь, то "для каждого из них главное - это освободить ангельское существо, заключенное в его телесной оболочке", - замечает Филипп Берто. Миф о гермафродите всегда был излюбленным мифом Бальзака; мужчина привносит разум, женщина - красоту; мужчина - источник движения, женщина - устойчивости; они становятся буквально единой плотью и, как единое существо, возносятся на небо, после того как вновь обретают ангельский облик.

Таково было произведение, которое он предназначал божественной Чужестранке. Подобную книгу было нелегко написать. Вознесение в конце ее должно было походить на песнь Дантовой поэмы. Чтобы оторвать читателя от привычных представлений и с самого начала погрузить его в атмосферу дикой, девственной природы, Бальзак решил перенести действие в Норвегию! Сначала будет описано, как "утром, когда яркое солнце освещало окружающий пейзаж, заставляя пламенеть и переливаться алмазами снега и льды, две фигуры скользили по замерзшему заливу и, перейдя его, понеслись вдоль подошвы Фальберга, устремились к вершине, одолевая уступ за уступом. Кто они? Живые существа? Или же две стрелы? Тот, кто увидел бы их на такой высоте, пожалуй, принял бы за птиц, которых манят далекие облака". На самом же деле эти ангелоподобные существа - два лыжника, совершающие восхождение на норвежский горный пик Ледяная Шапка.

Норвегия знакома Бальзаку только по книгам, но он не сомневается, что возлюбленная вдохновит его. Тяга к сверхъестественному с самого начала прочно связывала их. Казалось, все толкало Эвелину к миру таинственного. Многие из рода Ржевусских давали в своих поместьях приют бродячим мистикам. Бесконечные истории о привидениях и предчувствиях составляли причудливую антологию этой семьи. В Польше немало людей с мятущейся душою пытались освободиться от сковывавшей их плотской оболочки. Месмер нашел себе в этой стране последователей, а Сведенборг - читателей. Тетушка Эвелины, графиня Розалия Ржевусская, считала свою племянницу доброй, кроткой, но слегка помешанной. Множество книг, прочитанных молодой женщиной, оставили в ее уме следы самых противоречивых влияний. "Эта беспорядочная смесь идей, окрашенных весьма живым воображением, придавала блеск ее речам, которые порою забавляли слушателей, но чаще их утомляли". Такова была Эвелина Ганская - по мнению суровой тетушки Розалии. Бальзака же, напротив, восхищала ее вера в предчувствия, поэтическое тяготение к пророчествам.

Он хотел почерпнуть для "Серафиты" побольше мыслей в произведениях шведского мистика: кажущаяся научная строгость сочеталась в них с чисто библейской поэзией. Такая пища годилась для ума Бальзака. Сведенборг придерживался идеи единства природы. Для него, как и для Бальзака, материальное и духовное были всего лишь двумя формами одной и той же реальности. Во всех проявлениях органической, а также духовной жизни Сведенборг усматривает совокупность движений, подчиненных законам материального мира, и, наоборот, во всех видах материи он обнаруживает "пришедшее в упадок духовное и божественное начало". Нельзя сказать, что Бальзак позаимствовал у Сведенборга свою "унитарную" философию. Зачатки этой философии можно обнаружить в его юношеских "Философских заметках"; затем она была обогащена и подкреплена воззрениями Бюффона, Кювье, Жоффруа Сент-Илера; но у Сведенборга Бальзак отыскал мысль о том, что мир природы - всего лишь символ духовного мира и между ними можно найти некие "соответствия". В этом туманном поэтическом слоге Бальзак сидит чудесное проявление "возвышенного ума, превосходящего Данте и Мильтона". Подобно Гюго, он полагает, что материя полна тайн; отсюда и возникает "загадочный и тревожащий характер бальзаковского лабиринта". Реальные предметы в нем всего лишь условные обозначения. Влияние Сведенборга не изменило Бальзака; оно лишь укрепило его во взглядах на самого себя и на мир.