Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Эта своеобразная повесть посвящена (совершенно неожиданно) маркизе де Кастри. Правда, Бальзак написал ей яростное письмо, полное суровых суждений. Возможно, нежный прием, который оказала ему Чужестранка, по закону контраста оживил в душе Бальзака давний гнев? Так или иначе, письмо его ошеломило госпожу де Кастри.

Маркиза де Кастри - Бальзаку:

"Какое ужасное письмо вы мне прислали! С женщиной, заслужившей его, больше не встречаются! Как не встречаются больше и с мужчиной, написавшим такое письмо! Вы причинили мне боль, и я еще должна просить прощения? Напрасно я вам пишу, от волнения я как в лихорадке. Для чего вам разбивать и без того уже разбитое сердце?"

Перед Чужестранкой он похвастался, что принес ей в жертву госпожу де Кастри. Но на самом деле ссора вскоре была забыта, между Бальзаком и его прежней приятельницей вновь возникла беспокойная дружба. Надо сказать, что он был не в силах противостоять хотя бы малейшему соблазну, и в ту пору жизни, помимо старой связи с госпожой де Берни, больной, но по-прежнему преданной и тревожащейся за него подругой, завел тайную интрижку с "премиленькой особой, наивнейшим созданием, дивным цветком, ниспосланным небесами; она тайком приходит ко мне, не требует ни писем, ни забот и говорит: "Люби меня хотя бы год! А я буду любить тебя всю жизнь". У "дивного цветка" есть имя - Мари-Луиза-Франсуаза Даминуа; она супруга Ги дю Френэ, принадлежащего к почтенному судейскому семейству. В 1833 году ей было двадцать четыре года и она ждала ребенка. От Бальзака. Он посвятил ей роман, над которым в то время работал, - "Евгению Гранде".

"Марии. Имя ваше, имя той, чей портрет - лучшее украшение этого труда, да будет здесь как бы зеленой веткою благословенного букса, сорванною неведомо где, но, несомненно, освященною религией и обновляемою в неизменной свежести благочестивыми руками во хранение дома".

Если в образе Евгении Гранде Бальзак изобразил Мари дю Френэ, то мы можем представить себе ее облик: "В Евгении, крупной и плотной, не было той миловидности, что нравится всем и каждому", но художник обнаружил бы в ней греческую красоту, одухотворенную пленительным христианским чувством; спокойное чело скрывало целый мир любви и врожденного благородства, еще даже не осознанного ею самой. Богатое воображение стремится все приукрасить.

Автор задумал "Евгению Гранде" как одну из "Сцен частной жизни"; все в этом произведении должно было располагаться вокруг удивительно бальзаковского образа - папаши Гранде. Книга эта, остающаяся и по причинам эстетическим (простота композиции, единство сюжета), и по причинам нравственным (возвышенная любовь Евгении, преданность Нанеты-громадины) одной из самых прославленных книг Бальзака, была, по мнению автора, всего лишь "милой повестушкой, которую быстро раскупят"; он считал, что она ничтожна по сравнению с "Луи Ламбером". В этом Бальзак ошибался. Все в его прекрасной книге привлекало читателя: всем понятные и правдоподобные деловые начинания папаши Гранде; борьба, завязавшаяся между двумя кланами за руку богатой наследницы; картина внутренней жизни дома, противопоставление мрака и света в нем - суровость Гранде, доброта его жены, великодушие их дочери; но больше всего возбуждал интерес характер самого Гранде, одного из тех новоиспеченных богачей, возвышение которых бросает свет на историю их эпохи.

"Жизнь скупца требует от человека постоянного напряжения сил", говорил Бальзак. Быть может, это объясняет, почему верно изображенные скупцы вызывают такое острое любопытство. Однако Гранде не просто скупец, "это человек, умеющий зарабатывать деньги", человек, для которого денежный вопрос, естественно, гораздо важнее всяких чувств. Старика мало трогает, что его племянник потерял горячо любимого отца, но он жалеет юношу, ибо тот потерял свое состояние. Занимаясь поставками для армии, Гранде дал взятку суровому республиканцу, сумел прибрать к рукам великолепные луга, принадлежавшие прежде монастырю. Подобно Бернару-Франсуа Бальзаку, он слыл "приверженцем новых идей", а на самом деле был привержен только виноградникам. Будучи мэром города Сомюра, Гранде добился выгодной для себя оценки в кадастрах принадлежавшего ему дома и земельных владений. Реставрация открыла новые возможности его алчным устремлениям государственную ренту. Пятипроцентную ренту можно было приобрести в 1814 году за сорок пять франков, а шесть лет спустя продать за сто франков. Гранде "играл на Реставрации", как он прежде "играл на Революции". Этот роман объясняет лучше чем иные специальные труды, каким именно способом возникали громадные состояния представителей новой буржуазии. Из такого же теста, как Гранде, были сделаны во все времена те простолюдины, которые становились миллионерами. Быстрота замысла, быстрота его осуществления, экономия чувств - вот что создавало этих безжалостных гениев наживы.

Действие "Евгении Гранде" развертывается в Сомюре; однако действие романа с таким же успехом могло бы происходить в Туре или Вуврэ. Пытались отыскивать в Сомюре прототипы героев произведения, но Бальзак всего один раз был в этом городе и оставался там лишь несколько часов. "Город послужил для автора только правдивым фоном", - замечает Пьер-Жорж Кастекс. Ряд неточностей свидетельствует о том, что события, описанные в книге, происходят скорее в Туре и его окрестностях. Возможно, что, рисуя Гранде, Бальзак воспользовался некоторыми чертами господина де Савари, тестя Маргонна. Но надо ли повторять, что, если автор знает свое ремесло, он никогда не станет списывать своего героя с какого-нибудь одного лица?

Зюльме Карро образ Гранде казался малоправдоподобным. Во-первых, он слишком богат, утверждала она, никакая бережливость, никакая скупость не могут позволить бочару сколотить такое состояние. Бальзак отвечал ей: "Факты против вас. В Туре живет бакалейщик, у которого сейчас восемь миллионов; господин Энар, некогда торговавший вразнос, владеет двадцатью миллионами... Тем не менее в следующем издании я уменьшу состояние Гранде на шесть миллионов". Лоре, у которой были такие же возражения, он писал: "Но, глупенькая, ведь это правдивая история, зачем же ты хочешь, чтобы я шел против правды?" Зюльма находила также, что Гранде "слишком незауряден", и прибавляла: "В провинции не увидишь ничего незаурядного". Но Бальзак заботился не столько о сходстве, сколько о создании впечатляющего образа. У автора своя точка зрения, у читателя - своя. Писатель уже в который раз стремился показать разрушительную силу навязчивой идеи, приводящей к распаду семьи.

Опасная сила, заключенная в мысли, стала важнейшим положением философии Бальзака еще со времени Вандомского коллежа, это мог бы засвидетельствовать его соученик Баршу де Пеноэн, ставший известным философом. Изобретатели и скупцы привлекали романиста накалом своих страстей. Но до сих пор он разрабатывал две различные жилы: философский роман ("Шагреневая кожа", "Луи Ламбер") и "Сцены частной жизни". В своих произведениях 1832-1833 годов ("Феррагус", "Евгения Гранде") Бальзак добивается синтеза. Каждое произведение существует само по себе, но каждая книга составляет вместе с тем часть некой системы. Бальзак уже провидит в еще слабо освещенных глубинах своего сознания контуры будущей эпопеи: он опишет все сословия, он будет помещать своих героев в тщательно изображенную социальную среду, будет анализировать социальную структуру городов, где происходит действие его книг, он воссоздаст единый мир, где физические и нравственные особенности окажутся двумя сторонами одной и той же действительности. Отсюда длинные авторские рассуждения о Париже, о Сомюре, о походке женщины из общества; о том, как скупец бережет свои силы. Роман с драматическим сюжетом, от которого трудно оторваться, будет включать некий трактат, в духе рассуждений Лафатера, или небольшое эссе об архитектуре. Кювье по одной кости восстанавливал облик животного; Бальзак по одному предмету или дому воссоздает облик людей, городов и целых народов.

Достойно удивления, что самый глубокий писатель своего времени лишь с трудом вынуждал критику принимать его всерьез. "Несомненно, господин де Бальзак никогда не напишет хорошего романа", - утверждал Пельтан. Добиваясь появления статей, где бы признавалось его мастерство, Бальзак вынужден был сам их писать или же просить об этом своих друзей. Сент-Бев и прочие "влиятельные" критики относились к нему с обидным пренебрежением. Виктор Гюго нравился им благородством тона, выбором сюжетов, олимпийским спокойствием. Бальзак не укладывался в рамки своего времени. Он описывал повседневную жизнь, денежные аферы, драматические чувства и потому слыл тривиальным, вульгарным, а его веселое лицо, непринужденные манеры, возбуждение, в котором он постоянно пребывал, казалось, подтверждали суждения такого рода.

Примечательно, что он достигает совершенства в своем искусстве именно тогда, когда забывает о своей философской системе. Не раз он будет выводить на сцену мыслителей, художников, музыкантов которые мучительно бьются, пытаясь постичь смысл мироздания, но терпят неудачу потому, что их высокие устремления чересчур дерзновенны. Бальзак также пришел бы к краху, если бы упорствовал в желании изложить свою философию, проявляя при этом излишнюю настойчивость. Для того чтобы избегнуть такой опасности, он должен был вновь и вновь погружаться в реальный мир. В тот день, когда он понял, что лучший способ выразить свои идеи состоит в том, чтобы наполнить их конкретным содержанием, жизнью, он был спасен. Луи Ламбер умер молодым; папаша Гранде обрел бессмертие.