Дежавю - Татьяна Шмидко

Внизу показался дом. Она устало вздохнула и поспешила вниз, навстречу матери. Адель шла по широкой каменистой тропинке, а я бесшумно следовая за ней, но вдоль кромки леса. Когда я прочитал мысли Катарины, которая кипела от раздражения, то искренне пожалел, что Адель шла домой.

Взбешенная Катарина подбежала к дочери, без слов замахиваясь для пощечины. Я наблюдал, как медленно двигается рука, а глаза Адель устало закрываются. Ярость затопила мое существо. Я был готов оторвать эту руку, но вместо этого послал Катарине эмоцию замешательства, и ее кисть остановилась в дюйме от лица Адель. Катарина застыла, пораженная, воровато отдернув руку. Огонь внутри меня медленно угасал, я снова смог мыслить рационально.

Катарина неуверенно начала, постепенно распаляясь:

– Негодная девчонка! Все мои надежды возложены на твое удачное замужество! А ты сбегаешь? Ты подумала про меня? Про себя? Что будет с нами? – Катарина кричала в лицо побледневшей дочери, которая стояла, мысленно считая до двадцати. Обычно мамы хватало на двадцать секунд, не больше. Потом по расписанию были: один час слез и неделя обиженного молчания.

Со стороны мне казалось, что это Катарина – капризный ребенок, а ее дочь – невозмутимый взрослый. Адель тяжело вздохнула и вызвала перед лицом картину – отец, беззаветно любящий мать. Только отца больше нет и единственный близкий ее человек – несчастная мама, которая и кричит-то только от страха. Отец настолько окружил ее атмосферой любви, что Катарина была просто не готова к свалившемуся на ее голову реальным миром. Она выходила замуж за обожавшего ее мужчину, состоятельного и намного старше ее. И жила в атмосфере любви и достатка, от чего не успела толком повзрослеть. И в один злополучный день все резко изменилось – она овдовела и на нее свалились заботы о дочери, о винограднике, усадьбе… Это изменило ее навсегда. Адель просто подошла и обняла маму, которая немного постояла со стиснутыми кулаками, а потом расслабилась и обняла дочку. Они так постояли немного, пока Адель не сказала:

– Прости меня.

Катарина заплакала и ответила:

– Не делай так больше. Я так испугалась…

Адель отстранилась от матери, а Катарина смотрела на эти дорогие ей черты – глаза, нос, губы и видела в ней отца. Только и всего. А саму Адель, ее острый ум, смелый характер, который сочетался с нежным и любящим сердцем, она не видела. Странные были взаимоотношения в это семье.

Адель кивнула головой и взяла маму под руку. В полной тишине они вернулись домой. Перед моими глазами стояла картина, как перед пощечиной Адель безнадежно закрывает глаза. А я вернулся к себе, по дороге сломав пару деревьев. Мне нужно было куда-то девать накопившийся гнев.

Вопрос «идти или нет на праздник?» решился сам собой. Мне просто нужно было знать, что с ней все в порядке, защитить ее, если что. Только солнце еще не село – ему быть на небе еще минимум два часа. Значит, мне появляться в городе пока нельзя. Но это не большая проблема.

Когда я вернулся на свой наблюдательный пункт у дома Адель, то застал такую картину: вокруг Адель суетилась Катарина в красивом платье; в две руки со служанкой торопливо накручивали последние локоны и крепили их в замысловатую прическу, которая открывала шею и подчеркивала красивую линию скул Адель. Она при этом полулежала в кресле, прикрыв глаза, мечтательно думала о том, что скажет, если мы с ней встретимся в городе. Она не была сильна в искусстве обольщения и надеялась, что сможет удержать меня интересной беседой. Адель проигрывала наш возможный диалог вновь и вновь, оттачивая фразы, словно это было жизненно важно. Затем внезапная мысль отвлекла ее от этого занятия: она вспомнила о танцах! Она сидела в белом платье с серебряным шитьем и думала о том, что ее нога так не кстати снова здорова. Теперь ей придется выполнять все эти заученные па под заунывную музыку. Вместо этого она бы с удовольствием прокатилась на лошади без седла или даже прошлась по раскаленным углям! Потом придумала план похищения музыкальных инструментов у церковного хора и немного успокоилась, хотя еще достаточно долго думала о всякой ерунде, старательно игнорируя полные раздражения мысли. Она пыталась заставить найти что-то хорошее в танцах, но развлечения и флирт ее не интересовали. И вдруг шальная мысль заставила ее подскочить на месте: а танец с месье Праймом Ван Пайером не может быть скучным, тем более что есть шанс, что этот удар молнии снова пронзит ее сердце.

– Тише ты! Хочешь без волос остаться? – спросила Катарина. – Еще чуть-чуть осталось, потерпи!

Адель снова откинулась в кресле и от нетерпения выбивала ногой частую дробь.

Закончив с прической, Катарина торопливо вышла из комнаты, еще раз напомнив дочери о важности сегодняшнего дня. Адель заметалась по комнате, надев самую удобную обувь и белоснежный плащ, она побежала вниз, прыгая через несколько ступенек. Когда все было готово, то им подали лошадей, и они отправились на праздник в сопровождении нарядного конюха Санчеса. Я опередил их, пробежав как тень через густой лес, желая встретить их в городе.

До захода солнца оставалось менее часа, поэтому я пока что запрыгнул на стену города со стороны предместья и бежал исключительно по крышам. Внутри города было шумно и весело. Нарядные пары прогуливалась по темным, узким улочкам, освещенных факелами, а в кабаках и тавернах было шумно – в них отмечали праздник большие компании рыбаков, крестьян и артельщиков. Посреди главной площади на высоком шесте лежал огромный венок из трав и первых цветов, а внизу него на весеннем ветру вились белые ленты. На площади было много народу – в основном молодежь и их родители. На лотках продавали сладости и деревянные игрушки. Девушки обступили лоток с кожаными сандалиями и модными тканями.

Весь город вышел на улицу, пьянея уже только от одного весеннего воздуха. Теплые крыши опустевших домов были полностью в моем распоряжении. По ним я без труда продвигался в сторону центральных ворот.

Санчес встретил около ворот города свою теперешнюю любовь – местную прачку и просто ополоумел от счастья. Эта крепкая тетка с расплывшейся талией и мощными руками улыбалась ему, глупо хлопая ресницами. К тому же у нее не хватало одного переднего зуба. Случись внезапно война – я бы поставил ее во главе отряда, в первые ряды. Потому что один ее вид деморализовал бы противника. Но влюбленный конюх считал ее образцом женской красоты и задыхался от волнения. Я мысленно пожелал ему удачи.

Адель же, видя его полувменяемое состояние, сунула ему монету в ладонь и велела идти развлекаться: