Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

— Не корчите из себя царя Соломона! — возмутился Гольвег. — Я-то ведь все равно не пойму, поскольку мне не дано, так объясните хотя бы даме.

— Разведки вроде бы не существует, вы правы, — ответил Шторренн, лихо припарковывая машину у отеля «Берлин». — Однако отдельные звенья ее, глубоко законспирированные в Венгрии еще в те времена, когда об аншлюсе ни в руководстве Австрии, ни в ее разведке никто и не помышлял, продолжают, по всей видимости, функционировать. Чтобы со временем, когда Австрия вновь обретет независимость, явить шпионскому миру образцы преданности родине и долгу.

13

Хейди сама закрыла дверь кабинета, затем налила из графина минеральной воды и поставила перед Андреем. Этот ее жест примирения показался Власову пределом великодушия и мужества.

Генерал помнил, что обычно Хейди суеверно избегала упоминать всуе имя рейхсфюрера СС. Она прекрасно знала нравы «Черного ордена» и знала, что очень часто родственность к кому-либо из высокопоставленных чинов рейха лишь усугубляла вину, а, следовательно, и жестокость наказания. Вот почему нередко случалось так, что эти «высокопоставленные чины» сами стремились избавиться от компрометирующих их родственников и знакомых, дабы тем самым подтвердить свою безусловную преданность вождю и рейху.

И если уже СС-вдова решилась пройтись авторитетом Гиммлера по руководителю гестапо одной из германских земель…

— Садитесь, генерал генералов. Инцидент, конечно, оставил неприятный осадок. Но согласитесь, что в нем есть и кое-что поучительное.

— В том, как стойко вы за меня вступались?

— Прежде всего, в том, что, может быть, хотя бы после этого инцидента станете появляться в обществе, как подобает настоящему генералу, в мундире и при регалиях, а не в этом своем лагерном балахоне то ли вольнонаемного, то ли дезертира.

— Значит, вы тоже решили не щадить меня? — удрученно пробубнил Власов.

— Это претит моей германской гордости — щадить.

Андрей сел и, обхватив голову руками, несколько минут сидел так, вдыхая кисловатый запах добытой из местных родников минералки. Все ясно: у нее, СС-вдовы, есть своя, германская, гордость. У него же своей, русской, гордости нет и быть не может.

— Неужели даже ты не понимаешь, насколько это оскорбительно слышать боевому генералу? Когда какой-то полковник, вот так…

— Это полковник СС, Андре, — твердо, внушительно возразила Хейди, садясь на свое место за столом напротив. — И дай-то Бог, чтобы он не раздул разгоревшийся в стенах моего кабинета скандал до стен Берлина.

— Но он не имел ни права, ни оснований…

— И если уж вы присягнули фюреру на верность и решили служить Германии, мой генерал генералов, то обязаны принять те реалии, которыми живет Германия, а не оставаться в тех коммунистических реалиях, которые все еще имеют власть по ту сторону фронта. Вас оскорбило, что полковник так отозвался, увидев вас в этом балахоне?.. — тронула двумя пальцами манжет его кителя. — А мне, думаете, удобно появляться с вами в таком вот негенеральском виде в обществе и при этом всем и каждому объяснять, что вы действительно все еще генерал, а не всего лишь отпущенный под честное слово военнопленный. Что вы генерал-лейтенант и командующий Русской освободительной армией, которого давно признало в качестве такового командование вермахта, а не заурядный русский дезертир, подвизающийся в окологенштабистских кругах на непонятно каких ролях и должностях.

— Так оно и есть, «подвизающийся», — неожиданно признал Власов.

— Вот именно, так оно и есть. Но не должно быть. Почему тот же полковник Меандров прибыл к вам в мундире германского офицера? Почему десятки других ваших генералов и офицеров давно носят германские мундиры? Что мешает вам, командующему, последовать их примеру? В конце концов это поможет вашему делу. Уже не говоря о том, что это облегчит жизнь — и вам, и, как вы сами убедились, мне.

— Мешает сознание того, что я все еще командую русской, а не германской армией.

— А я хочу, — перегнулась она через стол и слегка притишила голос, — чтобы вы командовали и германской. Чтобы чувствовали себя генералом, способным командовать любой европейской армией, а то и всеми вместе. Ведь мог же это делать некий корсиканец, возглавивший французскую армию и вошедший в историю под именем Наполеона Бонапарта. Почему в истории этой войны не может появиться генерал Власов?

Андрей удрученно развел руками: не дано. И это еще больше не понравилось Хейди. Собираясь за него замуж, она и не пыталась скрывать, что видит себя в будущем первой леди России и отдает себя не кому-то, а будущему властителю Кремля. Не скрывала этого и от Андрея, хотя раньше открыто по этому поводу не высказывалась.

— Не уверен, что смогу соответствовать вашим бонапартистским намерениям, фрау Биленберг, — произнес «генерал генералов» безо всякого вызова женщине и судьбе. Внутренне он настраивался на конфликт, связанный с появлением Вороновой. Вторжение же штандартенфюрера оказалось совершенно неожиданным.

— Кстати, я предпринимаю все возможное, чтобы вы попали на прием к Гитлеру, мой генерал генералов. Мои друзья выбирают момент, который бы наиболее соответствовал и настроению фюрера и военно-политической ситуации.

— Вот как? — оживился Власов. — Это было бы очень важно для меня.

— И если иногда здесь у меня засиживаются высокопоставленные чины от СС, то вовсе не для того, чтобы они пополняли ряды ваших врагов, а чтобы вы — лично вы, генерал — находили в их среде будущих союзников.

— Стычка с Вольке планов ваших не изменит?

— Не думаю. Штандартенфюрер тоже заинтересован в получении доступа к фюреру.

Она налила себе минералки и залпом осушила фужер, хотя внешне волнения своего никак не выдавала. Он давно заметил странное явление: чем больше возбуждена Хейди, тем речь ее становится более спокойной и взвешенной. Иное дело, что в то же время она становится и более жесткой.

— Чего вы еще ждете от меня, генерал Власов?

— Уже ничего, — поднялся Андрей.

— Тогда зачем явились ко мне? Насколько мне помнится, мы уже попрощались.

— Насколько мне помнится, прощался я с Марией Вороновой, а не с тобой, — вновь перешел Власов на «ты», считая, что официальная часть встречи завершена.

— Ах, вот оно что! И вы явились поведать мне, что между вами больше ничего нет? — Хейди поднялась, стараясь не обращать внимания на трель некстати проснувшегося телефона.

— Поскольку это действительно так. Считай, что у тебя больше нет оснований для ревности.

— Ревности?! — рассмеялась она, приподняв и вновь бросив трубку на рычаг. — Это у генерала Броделя нет больше оснований ревновать, а значит, и препятствовать твоему появлению в приемной хоть Гиммлера, хоть Гитлера. А ему очень не хотелось, чтобы ты попал к рейхсфюреру СС.

— Генерал Бродель?! — поморщился Власов. — Что-то не припоминаю такого. Кто это?

— Новый «командарм» вашей походно-полевой жены. Она что, так и не назвала его имени?

«Так вот о каком генерале она мне все время толковала!» — вспомнил Власов, но вслух произнес:

— Я и не требовал этого.

— Что, действительно так и не назвала его?

— Но я ведь сказал, что имя ее нового заступника меня не интересует.

— Почему не интересует? Нет, почему это имя вас не интересует, мой генерал генералов? — почти злорадно ухмыльнулась Хейди.

— Потому что это личная жизнь лейтенанта вермахта Вороновой. И что нас уже ничто не связывает.

— Но я ведь веду речь не о личной жизни вашей фронтовой баб-фьонки.

— О чем же тогда?

— Меня удивляет, что вы так и не поинтересовались, от кого именно следует ждать самой неприкрытой вражды. Кто из генералов способен помешать вашему доступу к самым высоким кабинетам Берлина и к самым глубоким бункерам «Вольфшанце».

— Что с вами происходит, Хейди?

— Я потрясена — вот что со мной происходит! Меня поражает то, как беззаботно вы ведете себя в этот ответственный для России момент. Как слабо врастаете в берлинскую верхушку, предпочитая вариться в собственном, российском, солдатско-пшенном котле.

Власов закрыл лицо руками и нервно помассажировал его кончиками узловатых дрожащих пальцев.

— Возможно, вы правы.

— Это свое неуверенное «возможно» — сразу же, причем очень смело, можете исключить. Вы уже давно не военнопленный, мой генерал генералов. И даже не временно освобожденный из лагеря. Пора отрешиться от своего лагерного прошлого, от синдрома лагерника, от привычки ощущать себя «пусть униженным, зато живым».

— Но это не моя страна, не мои обычаи, не моя судьба…

— Наполеон Бонапарт так не считал, — нервно прошлась она по кабинету. — Наполеон считал, что его страна повсюду, где находится его армия. Ваша армия, генерал, находится теперь здесь, в Германии. И если уж я, германка, начинаю ощущать ее влияние и мощь…